Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
В усадьбу нужно было идти через небольшой парк. Собаки, вероятно, еще не были спущены, потому что громкий лай раздавался со стороны усадебных построек, и ни одна собака не встретилась на пути Люции. Ей нестерпимо хотелось присесть здесь на сухой траве и отдохнуть, но ею снова овладевал страх при мысли, что она может уже не застать Павлицкого.
Только сейчас она начала ощущать на лице, шее, на руках и ногах неприятный зуд. Тысячи комаров оставили микроскопические капельки своего яда, который сейчас, разъедая ткани, вызвал бесчисленное количество волдырей. На болоте она только сначала оберегалась от этих прожорливых насекомых, а позднее страх и смертельная усталость сделали ее бесчувственной к болезненным укусам.
Возле крыльца дома стояла пара лошадей, запряженных в бричку. На козлах дремал молодой парень. Люция вздохнула с облегчением: она догадалась, что он ждет Павлицкого. Значит, он еще здесь.
Дверь не была закрытой. Она вошла в просторные сени. Здесь ее встретил заливистый лай маленькой неуклюжей собачонки. Этот лай вызвал из дальних комнат старую женщину, которая окинула Люцию изумленным взглядом.
– Я доктор Люция Каньская. Извините меня за мой вид, но я пришла сюда из Муховки через болото. Здесь ли еще доктор Павлицкий?
Старушка сложила руки.
– Боже правый! Ночью через болото?!
– У меня был проводник, – пояснила Люция. – Могу ли я видеть доктора Павлицкого?
– Ну конечно, садитесь.
Она окинула озабоченным взглядом грязное платье Люции и белоснежные чехлы на мебели.
– Я не знаю, но, может быть, вы бы переоделись во что-нибудь сухое?
Она повернулась и быстро засеменила к приоткрытым дверям.
– Вицку, Вицку! – позвала она.
В сени вошел высокий широкоплечий мужчина со светлыми короткими волосами и здоровым румянцем на щеках.
– Это доктор Каньская, – пояснила старушка, – представь себе, она пришла сюда из Муховки через болото, сейчас, в эту пору. Позвольте представить вам моего сына…
Мужчина приблизился к Люции, поклонился и протянул руку.
– Юрковский. Я поздравляю вас с этой переправой. Я знаю эти околицы с детства, но, тысяча чертей, я не считаю себя трусом, однако ночью я не решился бы на такое геройство.
Люция усмехнулась.
– Это вовсе не геройство, а только необходимость, ведь речь идет о жизни человека. Я должна была как можно скорее добраться до доктора Павлицкого, а в Радолишках не было никакой возможности найти лошадей.
– Да-да, понятно. Доктор Павлицкий здесь. Сейчас я его приглашу, но, мама, нужно заняться пани. Ну и покусали же вас комары! Прекрасный пол не имеет никакого спасения от этой мерзости.
Он улыбнулся и потянулся рукой к усам. Но, верно, сообразил, что Люции в ее состоянии не до комплиментов, и сказал:
– Вы должны сейчас выпить водки, большую рюмку водки, настоянную на можжевельнике, иначе начнется какая-нибудь лихорадка. Мама, нужно найти какую-нибудь одежду. Ядя, правда, выше, но что-нибудь там найдется.
Старушка потопталась на месте.
– Ну, конечно, конечно.
– Я вам очень благодарна, – ответила Люция, – но прежде всего я хотела бы видеть доктора Павлицкого.
– Сию же минуту я иду за ним, – сказал пан Юрковский. – У бедняжки приступ: камни в желчном пузыре. Вот, видите, мама, как хорошо, что пани тоже доктор. Сейчас мы ее попросим и устроим целый консилиум. Так принесите же ей водки, а я уже иду за доктором.
Он исчез за дверью, а тем временем его мать принесла пузатый графинчик и рюмку. Люция с нескрываемым удовольствием выпила ее содержимое. Приятное ощущение тепла разлилось по всему телу. Ей мучительно хотелось сесть. Она едва держалась на ногах.
– Еще одна рюмка вам не повредит, – авторитетно заявила старушка. – Никакой закуски я вам не дам, потому что скоро садимся ужинать. За это время вы умоетесь и переоденетесь. Через болото! Боже правый! А кто это вас провожал?
– Подросток из Муховки, Антоний Сушкевич.
– А, тот бродяга? А где же он?
– Пошел обратно. Я не разрешала ему, но он уперся. Боюсь, чтобы не случилось какое-нибудь несчастье.
Старушка махнула рукой.
– Дурное черт не берет, – заключила она доверительно.
Дверь открылась, и вошел доктор Павлицкий. До настоящего времени они были знакомы только внешне. Люция знала, что Павлицкий недоброжелательно относится к профессору Вильчуру, а значит, и к ней, и к их присутствию в окрестностях Радолишек. Они не составляли ему угрожающей конкуренции, так как лечили только бедноту, да и то бесплатно или почти бесплатно, в то время как его пациентами были преимущественно землевладельцы, которые не обращались за помощью к Вильчуру по той простой причине, что профессор принимал только в больнице и по усадьбам ездить не хотел. До сих пор было лишь два случая, когда он согласился принять богатых пациентов, но тогда речь шла о серьезных хирургических операциях, и этих пациентов, хотя и неохотно, направил сам доктор Павлицкий, потому что хирургия не была его специальностью. Между Павлицким и Вильчуром был давний конфликт, правда зарубцевавшийся, но живой в памяти Павлицкого. Конфликт этот закончился для него почти компрометацией, поэтому Люция и не надеялась на радушный прием.
И действительно, Павлицкий вошел с холодным, неприступным видом. Это был высокий, слегка располневший мужчина лет сорока, одетый в очень светлый и хорошо отутюженный костюм. Он едва поклонился и обратился к Люции:
– Вы хотели видеть меня?
– Да, пан доктор. Я Люция Каньская, работаю с профессором Вильчуром.
Он протянул ей руку.
– Рад вас видеть и слышать. Чем могу служить?
– Вся моя надежда на вас. В аптеке в Радолишках нет противостолбнячной сыворотки, а я боюсь медлить.
– Кого же это покусала бешеная собака? – поинтересовался доктор.
– Профессора Вильчура. Павлицкий не мог справиться с собой.
– А… Профессора Вильчура…
– Да. В аптеке мне сказали, что пан доктор недавно покупал сыворотку.
– Во сколько это случилось?
– Около пяти часов вечера.
Павлицкий насупился.
– Ну, если так, то никакой серьезной опасности нет. Профессор Вильчур успеет вовремя доехать до города.
– Однако бывают случаи, – заметила Люция, – что даже незначительное промедление невозможно исправить. Если у вас, пан доктор, есть сыворотка, я была бы вам бесконечно благодарна.
Павлицкий нахмурил брови. Люция понимала, что он колеблется, что борется с самим собой, что не может принять решение.
Наконец он сказал:
– Я не помню точно, кажется, осталось, но в любом случае у меня ее нет с собой, только в Радолишках.
