Моя любовь, моё проклятье (СИ) - Шолохова Елена

Да, она согласилась, рассуждал. Это невероятно, немыслимо, изумительно. И можно самому додумать и сделать выводы. Но теперь этого уже вдруг стало мало. Хотелось чуть большего. Или не чуть. Пусть скажет, думал. Особенно про "перегорело или нет" очень хотелось услышать, узнать наверняка.

Но поймав её взгляд, он и сам замер. Дыхание вмиг сбилось. Все мысли, вопросы, слова исчезли. Проскочила невидимая искра, и тело тотчас отозвалось, полыхнуло жаром. И жар этот в долю секунды охватил всего, до самых кончиков пальцев, пронёсся током по венам, ударил в голову и сосредоточился, стремительно нарастая и пульсируя, в паху.

Он поймал её руку, одним движением притянул к себе, прижал крепко, тесно, чтобы всем телом, каждым доступным сантиметром ощутить её, тонкую, хрупкую, податливую. Уловить её частое дыхание, её дрожь, отчего возбуждение достигло такого пика, что стало совершенно нестерпимым. Оно било разрядом от малейшего движения, неистово рвалось наружу. И эти губы её манящие… Он мечтал о них так долго, мечтал ещё вчера, грезил, тосковал, а сегодня — они его. Впился с жадностью, и в голову шибануло так, что едва не задохнулся. Оторвался на миг, чтобы приникнуть к шее. Запах её тёплый как дурман окончательно сносил остатки разума. Ремир нетерпеливо сбросил её халатик, провёл губами дорожку от плеча к ложбинке на шее. Совсем слегка прикусил тонкую, нежную кожу, тотчас ощутил, как по её телу прокатилась волна, уловил судорожный вздох, и его как прорвало. С губ слетело отчаянное: «Люблю». А затем он рывком подхватил её, прижав спиной к стене. Боль в ноге тут же зло напомнила о себе, но ничуть не умерила пыл, наоборот, лишь обострила ощущения до предела, а потом… потом и вовсе затерялась. Судорога в её теле и рваный всхлип отозвались вспышкой оглушительного, до боли острого оргазма.

— Можно было и на диване, ты же… как ты? — прошептала Полина ему в плечо, когда их дыхание чуть выровнялось.

Её губы приятно щекотали кожу. Сам же он уткнулся в её макушку и никак не мог надышаться этим запахом.

Позже был и диван, конечно. И разговоры до середины ночи, и воспоминания, и слова сожаления и прощения, и обещания, и даже планы. И снова поцелуи, нежные, горячие, беспорядочные. И губы, и руки, и жаркое дыхание в унисон, и безотчётные признания… взаимные.

— Значит, всё-таки не перегорело? — припомнил Ремир спустя несколько часов. Повернулся к Полине, приподнявшись на локте. — Ну, скажи же! Знаешь, как я мучился?

— Ты прости, что я так сказала, — помолчав, ответила она. — Не знаю даже, что тогда было. Наверное, перенервничала из-за Сашки, вот всё и стало как-то… В общем, прости. И нет, не перегорело.

Ремир откинулся на спину, довольный.

— Кстати, — вспомнил чуть погодя, — у меня есть на примете одна медсестра высококвалифицированная. Нежная, заботливая, ласковая и всё такое. Она сможет сидеть с Сашкой, пока мы на работе.

— В смысле — у тебя есть медсестра нежная, заботливая, ласковая? — Теперь уже Полина приподнялась на локте, возвышаясь над ним.

— Полина, — выдохнул он с улыбкой. — Мне её Макс подогнал, когда я болел, чтоб ухаживала. Но ничего такого, о чём ты подумала. Я даже не помню, как она выглядит.

Хоть и уснули они под утро, Ремир проснулся ещё и восьми не было. Нестерпимо хотелось пить. Осторожно, чтобы не разбудить Полину, он встал с дивана. Смущённо огляделся в поисках белья — неудобно было в первозданном виде расхаживать по чужой квартире. Нашёл, надел, привстал тихонько…

— Опять сбегаешь? — услышал за спиной голос Полины. — Носки не забудь, как в прошлый раз.

— Ах ты! — он плюхнулся рядом, поймал за запястья руки, склонился к самому лицу. — Мало мне Макса с его вечными подколками, ещё ты теперь…

— А не надо было сбегать!

— Не надо было, — выдохнул он ей в губы и накрыл поцелуем.

В воскресенье выяснилось, что джинсы и футболка Ремира, выстиранные накануне, были успешно позабыты в машинке.

Ремир позвонил Максу — ну в самом деле, не щеголять же весь день в неглиже, пока одежда сохнет.

Макс, к счастью, оказался в городе, а то ведь мог и умотать в какой-нибудь Хужир или Аршан с «котёночком». Правда, тот ответил на звонок раза с десятого. Но Ремир был настойчив и даже не обратил внимания на явно недовольный тон Астафьева.

— Макс, выручай!

— Что опять? — мученически протянул Астафьев.

— Можешь заехать ко мне и привезти сюда что-нибудь из одежды?

— Чего?! Из одежды? Это как понять? Сюда — это куда? — тотчас приободрился Макс.

— Сюда — это в Новоленино. Адрес скину эсэмэской. Привези джинсы какие-нибудь и футболку.

— Ты в Новоленино?! И без одежды?! — по голосу чувствовалось — Макса распирало просто. — Ну, давай, скидывай адрес. Считай, уже еду.

Макс нагрянул через час. Полина его встретила.

При виде Ремира, со следами вчерашней стычки с местной шпаной, да в одних боксёрах в придачу, глаза у него аж засветились, и брови подпрыгнули, и губы сами собой растянулись в улыбку.

Ремир понимал — только присутствие Полины сдерживает сейчас дикий шквал ехидных шуток. Но судя по лицу Астафьева, сдерживает с большим трудом, с огромным.

— Тебя кто так? За что, когда и где? — пристал сразу же.

— Да так, ерунда, — отмахнулся Ремир, и, стараясь сохранять невозмутимое лицо, взял у него пакет и скрылся в ванной, где оделся в привезённый Максом наряд.

Только вот гад не смог-таки обойтись без этих своих штучек — назло же выискал белую футболку с принтом-комиксом из жвачки «Love is…»! Подарочек незабвенной бывшей Наташи, над которым Макс ещё тогда напотешался всласть.

Полина, конечно, с удивлением уставилась на двух голых пупсов у него на груди, спрятавшихся за большим алым сердцем, поджала губы, явно сдерживая смех, но хотя бы никак не прокомментировала, уже спасибо. Затем, как радушная хозяйка, предложила чай или кофе, но и Ремир, и Макс оба в голос ответили: «Нет». Тогда она скромно присела в углу дивана.

Астафьев же переводил вопросительный взгляд с неё на Ремира, но объясняться с ним никто не спешил.

— Как минимум, — наконец заговорил Макс, — вы обязаны рассказать, что здесь происходит.

— Да ничего не происходит, — пожал плечами Ремир.

— То есть как — ничего? — возмутился Астафьев. — Ты меня выдёргиваешь из… Отрываешь, в общем, от дел. Просишь приехать. Я еду — ты же просишь. Нахожу тебя у твоей нелюбовницы, практически в чём мать родила, ещё и избитым… И ничего не происходит?

— Ты… — Ремир осёкся, бросил взгляд на Полину, та — на него, да с таким выражением, что он даже представить побоялся, что ей сейчас подумалось.

Ну не дурак ли Макс — такое ляпнуть?

— Что я? — подначивал Астафьев.

— Мы с Полиной… поженимся… скоро, — выпалил Ремир.

Астафьев несколько секунд таращился на обоих с изумлением и недоверием, а потом началось, посыпалось как из рога изобилия:

— Женитесь?! А, понял! Полина, так это ты его так? Рем, так вот кто тебя избил? Так и вижу — женись, гад, бамс. — Макс изобразил хук. — Ну хоть, скажи, долго держался? О! И одежду твою сожгла, чтоб не в чем было смыться? Стоп, я видел у тебя фофан знатный на ноге. Она и ноги переломать хотела, чтобы не сбежал?

Ремир-то привык к подобным шуточкам, но боялся, что Полина неправильно поймёт. А она, сначала, правда, слегка опешив, рассмеялась.

А разошлись и вовсе на тёплой ноте, Астафьев от души нажелал обоим всякого: и пошлостей, и прочего счастья.

От Полины Ремир уезжал ночью, уговаривал поехать с ним, не хотелось расставаться.

— Я так не могу, завтра же на работу! Мне надо готовиться. У меня, знаешь ли, такой строгий директор…

— Да нормальный у тебя директор, — удивился Ремир, но уступил. — Ладно, тогда увидимся завтра.

А утром мчался в офис вот уж точно, как на праздник. Влетел в приёмную — она там. Глаза вскинула, в них — радость плещется, искрится. Аж дух перехватывает.

Вместо дежурного «здравствуйте» он обогнул стойку, урвал поцелуй и, вдохновлённый, отправился к себе. Работа, чёрт бы её побрал, работа…