Моя любовь, моё проклятье (СИ) - Шолохова Елена

Моя любовь, моё проклятье

Глава 1

И эти губы, и глаза зелёные…

Наше время

По вторникам с самого утра и до десяти ноль-ноль весь головной офис погружался в состояние, похожее на предштормовое затишье. Коридоры пустели, в курилке и кофе-баре — ни души, все сидели по своим кабинетам, молились, пили корвалол и готовились к неизбежному — к локальному мини-апокалипсису, который так или иначе затрагивал всех и каждого от первого зама до уборщицы.

Ну а в десять начинался, собственно, сам шторм, эпицентр которого приходился на переговорную. Там, в просторном зале, напоминавшем стеклянный куб, каждую неделю Ремир Долматов проводил планёрки, а по сути — устраивал своим замам и руководителям отделов эпические разносы. Те потом, мало-мальски отдышавшись, отыгрывались на своих подчинённых. Поэтому в офисе все без исключения крепко не любили вторники.

Руководители же переговорную называли не иначе как пыточная. И хуже пыточной было лишь одно место — кабинет самого Долматова. Ибо на планёрках боялись и страдали все вместе, коллективно, а это всё же не так страшно, как оказаться с ним, разгневанным, наедине. К счастью, к себе на ковёр он вызывал не так уж часто. Народу и вторников вполне хватало, чтобы держаться в тонусе и не халтурить. Мало-мальски расслаблялись лишь тогда, когда Ремир отчаливал в командировки или вдруг срывался в короткий отпуск. Такие дни для всех в конторе становились самыми сладкими праздниками. Жаль, редкими.

Этот вторник ещё и начался недобро — Ремир задерживался. Алина, его секретарша, сообщила, что босс стоит в пробке и осторожно, полушёпотом поделилась: «По голосу очень злой».

Все присутствующие обречённо переглянулись. Виктор Романович, административный директор, промокнул лоб платком. И так-то само по себе крайне нервировало сидеть в этом коробе из стекла и хрома под мириадами точечных светильников, словно ты — часть, крохотная деталька какой-то идиотской инсталляции. А ждать лишнюю минуту, две, десять, когда начнётся четвертование… Это сводило с ума.

Влад Стоянов — коммерческий директор — нервно теребил обручальное кольцо и метал гневные взоры то в Касымова, начальника маркетинговой службы, то в Оксану Штейн, главу продажников. Остальные и вовсе тряслись. Только технический, Максим Астафьев, со спокойной сосредоточенностью листал какие-то свои бумаги. А чего ему бояться? Он — единственный, кого босс никогда не прижучивал.

У Стоянова завибрировал сотовый. «Идёт!», — предупредила Алина. И напряжение в переговорной моментально достигло апогея. Даже точечные светильники над головами, казалось, стали гореть ярче.

Стеклянные двери распахнулись, и на пороге возник он, как всегда грозный до сердечных колик и до внутреннего трепета великолепный. Наследный принц в костюме от Brioni, брамин мира телекоммуникаций, бескомпромиссный деспот, зачем-то наделённый манящей и жгучей ориентальной красотой.

Смоляные волосы размётаны, но в этой кажущейся небрежности явно чувствовалась рука дорогого стилиста. Тёмные, как расплавленный горький шоколад, глаза горели демоническим огнём. Так, наверняка, взирал на войско персидских сатрапов Александр Македонский, прежде чем блестяще и стремительно разгромить их. Давний шрам на скуле босса и чёрные брови вразлёт лишь усугубляли картину.

Все собравшиеся вмиг замерли и на несколько секунд перестали дышать. Кроме Астафьева. Тот, взглянув на Ремира, улыбнулся краешком губ.

Уверенной и неспешной поступью хищника босс прошествовал к своему креслу во главе длинного стола, обдав присутствующих облаком изысканного парфюма.

Долматов требовал от персонала строжайшего соблюдения дресс-кода. Никаких джинсов, футболок, толстовок, свитерков. Никаких пёстрых расцветок и лишних оголений. Даже сорокоградусная жара — не повод заявляться на работу с голыми плечами и без капроновых колготок или же без пиджаков и галстуков. При этом сам он почти никогда не носил галстуки и даже верхние пуговицы рубашек, непременно белых, расстёгивал. А иной раз, вот как сегодня, и пиджак снимал. Тонкая полупрозрачная ткань рубашки обтягивала широкие плечи, крепкие литые мускулы, стройный торс, заставляя женскую половину метаться между чувствами и инстинктами.

Первым отчитывался Виктор Романович, административный. Его Долматов частенько щадил, всё-таки у того возраст. Тем не менее по офису до сих пор гуляли слухи, как босс во всеуслышание велел несчастному купить стиральный порошок, пусть даже на казённые деньги, и перестирать наконец свой нафталиновый гардероб, ибо запах. Виктор Романович тогда кипел: «Как смеет этот двадцатилетний щенок так меня унижать?! Когда я ещё с его отцом работал! Правой рукой ему был! А этого Ремирчика помню вот таким клопом. Хотя он и тогда был совершенно несносным». Некоторые Виктора Романовича жалели, глубоко в душе, конечно. Некоторые смотрели, как на камикадзе — какого чёрта орёт и других ещё подставляет? Вдруг этот услышит и тогда всё, пиши пропало, прилетит даже тем, кто просто мимо проходил. Ну и про правую руку старик тоже сильно преувеличил — кто знал, те посмеивались.

Виктор Романович разволновался и запутался в цифрах.

— Что вы мне тут блеете? — рявкнул Ремир. — Какого чёрта у нас на балансе до сих пор числится эта развалюха в Могоче? Я велел продать! Или на худой конец передать муниципалитету. Почему не сделано?! Слушаю!

Виктор Романович шёл красными пятнами и заикался, но ему не сочувствовали, потому что он сейчас оттерпит, а потом каждому придётся вот так же.

На десерт Ремир оставлял обыкновенно продажников и маркетинг. Тем более там было где разгуляться.

_ Ваши пос-материалы — отстой! — припечатывал он Касымова. — Дермище! В следующий понедельник предоставить новые макеты. И если опять будет такая же шняга, к чертям отсюда вылетишь за профнепригодность.

Касымов удручённо молчал, понимая, что после планёрки будет ещё второй раунд от Влада Стоянова. Правда, после Ремира это так, щекотка…

— Теперь ты, Штейн! — обратился он к начальнице отдела продаж. — Ну, давай пройдёмся по основным пунктам.

— Мы заключили… — дрожащим голосом начала Оксана Штейн, подглянув в ежедневник.

— Своими писульками можешь подтереться. Так же, как и ты, Касымов, своими. Меня интересуют только факты. А факты таковы: за минувший месяц у двух наших ключевых клиентов наблюдается существенный спад трафика. Это значит что?

— Что им, наверное, какой-то другой оператор предложил попробовать свои услуги…

— Именно! — щёлкнул длинными пальцами Ремир. — Сообразил-таки, Стоянов? А до этого о чём думал? Куда, твою мать, смотрел? В танчики рубился на рабочем месте? Цыц! Оправдываться перед жёнушкой будешь, почему тебя уволили. И за танчики мы потом отдельно потолкуем. Штейн! Касымов! Два самых жирных клиента уходят из-под носа! А вы умудрились это прошляпить! Вы хоть знаете к кому? Знаете, какие там тарифы? Какие условия они предложили? Нет? А что вы сделали, чтобы не дать клиентам уйти? Ничего? Тогда нахер вы вообще мне нужны?! Немедленно выяснить и завтра утром предоставить полную картину. Иначе я не понимаю, почему горстка рукожопых недоумков называет себя службой маркетинга и получает зарплату. У шпаны, которая граффити малюет на заборе, фантазии и то больше, чем у тебя, Касымов.

Ремир разошёлся. Смял макеты и швырнул в понурого маркетолога. И это, считай, легко отделался. Два месяца назад он, забраковав квартальный отчёт, не просто его смял, а кинул на серебряный поднос, на котором незадолго Алина принесла ему кофе, и поджёг. А чёрные ошмётки с подноса швырнул в лицо опешившей главбухше.

— А ты, Штейн, что хлопаешь глазами? Тётки на базаре, что торгуют мороженой камбалой, куда лучше секут в продажах, чем ты. Так нафиг ты мне сдалась? Объясни! А заодно объясни, почему дебиторская задолженность не снизилась, а даже наоборот приросла на три процента?