Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

Поэтому делаю шаг к Петру, встаю за его плечом и кладу ладонь между его лопаток. Я рядом. Я не боюсь. А он выпрямляется, слегка отклоняется назад — так, чтобы крепче упереться спиной в мою руку.

— А Натаха там как, не заходили? — кивает в сторону подсобки Михаил.

— Спит сном младенца.

— Ну наконец-то! Всё крутилась и вертелась, то ей громко, то холодно, то сладкого хочется. Я уже собирался везти её к Майе.

— Аська её усыпила, — усмехается Пётр. — Согрела и заткнула уши записью с какой-то магической тарабарщиной. А со сладким Наташка сама разобралась.

И он вдруг достаёт из кармана пальто конфету с кокосовым ликёром — мою четвёртую, несъеденную — и протягивает мне:

— Передай своему пылесосу.

А я беру её и никак, совершенно никак не могу сдержать улыбку.

Потому что такие вот они, наши новогодние традиции — глупые, несуразные, но до последнего шелестящего фантика наши.

— Спасибо тебе, добрая фея, — практически кланяется мне Михаил. — Полцарства за тарабарщину!

— Я пришлю Наде ссылку, — обещаю я, бережно убирая конфету в карман.

— Договорились. Кстати! — Он внимательно вглядывается в наши лица, будто желает окончательно убедиться, что мы точно уходим вместе, а потом машет перед собой телефоном. — Вам такси нужно? Центр всё ещё перекрыт, еле дождался одного ловкача, который сообразил добраться сюда дворами.

— Спасибо, не откажемся, — соглашается Пётр, а потом, когда Михаил передаёт контакты, возвращается в зал, и мы снова остаёмся одни, оборачивается ко мне и спрашивает — серьёзно и даже взволнованно: — Это вот что такое было? Ты меня стесняешься, что ли? Или опять продумываешь, как от меня сбежать?

— Нет, Петь, нет! — спешу уверить его. — Просто… Просто мне показалось… Будет неловко, если Надя узнает, что…

— Надя уже давно всё знает. С того дня, как я увидел тебя в окне «Пенки», всю такую невозможно красивую в окружении этих твоих цветов.

— Знает? — ахаю я, распахивая глаза. — Ты ей рассказал? Всё рассказал? Это я невозможно красивая?

Последний вопрос вырывается сам по себе, и я тут же смущаюсь и, возможно, краснею какой-нибудь неожиданной частью лица, а Пётр усмехается.

— Просто Надя… очень проницательная, особенно если это касается моей жизни. И довольно быстро всё просекла.

— И что, вообще ничего не говорила?

— Почему же? Говорила. Сказала, что если я тебя обижу, она уволит меня к чертям собачьим, и ей плевать, что только благодаря мне она ещё не дала ни одной взятки этим коршунам из СЭС и пожарным. Но Надя давно выбрала позицию невмешательства, пока её прямо не попросят.

— Признайся уже, — я переношу вес на одну ногу и прищуриваюсь, — Надя наняла меня, потому что ты попросил?

— Да, — отвечает Пётр.

— А говорил, что не твоих рук дело!

— Я так не говорил, я просто мастерски ушёл от ответа, когда ты спросила. Ты тоже так постоянно делаешь.

— То есть получается…

— Ничего не получается, Ась. Ей нужен был сотрудник, но она боялась, что ты можешь не захотеть. Я всего лишь настоял, знал, что ты согласишься.

— С чего бы ты это знал?

Пётр шумно вздыхает, но говорит:

— На открытии Ритка рассказывала про одну свою подружку, которой приходится мыть ноги в унитазе, чтобы выбраться из нищеты. Насчёт нищеты, полагаю, она преувеличила для красного словца, однако я знаю только одного человека, который практикует симорон, вот и сложил два плюс два.

— Кругом одни Шерлоки, блин, — ворчу я. — Но Ритка! Как она могла?! И чтоб ты знал, я только однажды так делала и сразу тебя предупредила, чтобы у тебя была возможность испугаться и отказаться! А ты, выходит, опять меня спас? За должность арт-директора в «Пенке» тоже тебя благодарить?

— Впервые слышу.

— Правда?

— Правда. И это крутая новость, я уже могу тебя поздравить?

— Рано ещё, — морщу лоб, отводя взгляд. — Я пока типа думаю.

Пётр берёт мои руки в свои, заставляя мгновенно расслабиться и снова посмотреть ему в глаза, и говорит размеренным, спокойным, профессионально убедительным голосом:

— Я тебя не спасал, Ась. Никогда. Нет, возможно, мне бы хотелось спасти тебя, и тогда по канону ты была бы обязана мне по гроб жизни и расплачивалась универсальной женской валютой… Но нет, Ась, это не про нас. Ты всегда спасала себя сама, я просто вовремя подворачивался под руку. Кстати, об этом, — и в глазах Петра появляется хитринка. — В приложении к твоему договору, которое я как юрист составлял с особой тщательностью, указано, что после корпоративного танца я должен тебе ещё и корпоративный секс.

— Два месяца ждала, когда ты уже вспомнишь, — ухмыляюсь я.

Мне нужно ещё о многом ему рассказать и о многом расспросить, но когда мы ускользаем из кофейни через заднюю дверь и усаживаемся в такси, я решаю, что разговоры могут и подождать. Ехать совсем недалеко, но водитель умудряется превратить поездку в невыносимо долгую, потому что, петляя по дворам и переулкам, ни на секунду не замолкает — то ли от скуки, то ли от досады, что этой ночью все, кроме него, пьяные и счастливые. Пётр пытается поддерживать беседу, но отвечает невпопад, потому как прижимает меня к себе, поглаживает большим пальцем тыльную сторону моей ладони, а я утыкаюсь ему в шею, безостановочно улыбаюсь и наполняю лёгкие тонким древесным ароматом, которого мне будто не хватало раньше, чтобы наконец дышать полной грудью.

Мы выходим из такси и почти добираемся до его подъезда, хотя я неловко семеню на каблуках и всё норовлю свалиться в сугроб, когда небо над нашими головами вдруг взрывается триллионом огней, а я не сдерживаю громкий восторженный возглас.

Оказывается, если живёшь в центре, главный городской фейерверк очень удобно смотреть прямо из собственного двора. Нужно всего лишь поднять голову. Без толкотни и гомона толпы, будто это представление только для тебя одной. Вернее — для нас двоих, потому что когда я останавливаюсь и восхищённо слежу взглядом за рассыпающимися над нами огоньками, Пётр обнимает меня сзади и притягивает к себе.

— Ты загадала желание? — спрашивает.

— Да, — отвечаю с улыбкой, откидывая голову ему на плечо. — Два часа назад под бой курантов. Формулировала очень тщательно, вербализировала и визуализировала — ну, ты сам знаешь, как надо. Поэтому оно уже сбылось.

И тут же чувствую его мягкие губы на своей щеке. Медленно скользят, прочерчивая огненную полосу на ледяной коже, обхватывают мочку уха, оставляют похожий на клеймо поцелуй на чувствительном участке за ухом.

А я понимаю, что жизнь циклична. Прошлая новогодняя ночь, фейерверки в распахнутое окно моего балкона, дарующие храбрость пузырьки шампанского в крови, твёрдая грудь самого красивого мужчины на свете, обнимающего меня сзади, мгновения до нашего первого поцелуя. Мы вернулись туда, где всё начиналось, будто судьба дала мне второй шанс, существование которого я так упорно отрицала. Но теперь главное — этот шанс не проебать.

Разворачиваюсь, пылко, пронзительно, надрывно заглядываю Петру в глаза, сама обхватываю его лицо ладонями и целую.

Так — что у меня, давно отвыкшей плакать, застревают в ресницах слёзы.

Так — что сердце сбивается с ритма, чтобы мгновенно залатать дыры в самом себе, снова стать целым и стучать в унисон с другим сердцем, тем, что рядом.

Так — что перестаю слышать залпы фейерверков и чувствовать забирающийся под пальто колючий ветер.

Потому что есть только я, он и этот поцелуй, древний танец языков, и пространство преломляется, время искажается, а нас отбрасывает в глубины космоса и засасывает в чёрные дыры, мы задыхаемся под тоннами вечной воды океанов и тут же взмываем вверх в бескрайнее небо, полностью теряя ориентацию, будто кессонная болезнь разрывает плоть на мириады осколков, пока…

Пока гудок автомобиля и яркий свет фар не напоминает, что мы стоим посередине дороги и загораживаем проезд, и Пётр, посмеиваясь, хватает меня за руки и утягивает на тротуар.

— Пойдём домой, малыш? — шепчет он.