Ирина Степановская - Тем, кто не любит
Наташа опять замолчала. И вдруг Серову стало жалко ее и себя, жалко Катю, своего живущего теперь далеко сына, бывшую жену, покойную мать, всех людей, с которыми так или иначе он был близок. Он подумал, какая глупая штука – жизнь.
– Давай выпьем чаю, а то все вино да вино. И ведь, если сопьюсь, ты меня точно бросишь. Не будешь лечить!
Но пока он заваривал чай, она заползла на постель, отвернулась к стене и уснула. Он сел к низкому столику у выхода на балкон, на котором стояла ваза с завядшими уже длинными ветками сирени, и стал, обжигаясь, пить чай без сахара, закусывая каким-то черствым печеньем, случайно обнаруженным в тумбочке.
Он так и не заснул до самого утра. А назавтра самолет вернул их в Москву. Под дверью их номера до прихода горничной пылился свежий букет роскошной персидской сирени.
Это было прошлым летом. А в этом году с весны в их доме стало твориться что-то невероятное. Катя и Наташа ругались, причем Катя закатывала истерики в ответ на самое невинное замечание матери и бежала искать защиты у Вячеслава Сергеевича. Потом от всего этого наступило короткое спасение, потому что Катя поступила в институт и нашла там себе парня. Молодые съехали, и в доме наступил относительный покой. Осенью у Наташи случились серьезные неприятности: кто-то из завистников и недоброжелателей обвинил ее в излишней самостоятельности и нежелании делиться доходами. Эти неприятности на удивление сблизили Наташу и Славу. Они стали больше бывать вместе дома. Потом он стал отвозить ее на работу, а после работы выгадывал время, чтобы забрать.
Наташа выглядела прекрасно, на улицах Наташу называли девушкой, и как-то неожиданно, в один из летних вечеров, чистя зубы в ванной комнате, Вячеслав Серов без сожаления вспомнил, что почти за год он не видел никого из старых или новых приятельниц.
Как-то вечером, уже снова летом, он надушился, надел синий махровый халат и вошел в спальню. Наташа лежала поперек кровати на животе, положив голову на сложенные под подбородком руки, и читала «Историю Европы». Увидев мужа, она стала говорить о закономерности революций. Он сел рядом и вопросительно погладил ее твердую блестящую голень. Ногой она небрежно оттолкнула его руку и, перевалившись с живота на спину, с недовольной гримасой уставилась в потолок.
– Вечно ты не дослушаешь, что я тебе говорю! А потом «Новости» из телевизора принимаешь как откровение.
– Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!
– Жаль только, что мужчины предпочитают глубоких дур. Их ведь так легко, весело и безопасно любить!
С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и он не мог уже дать обратного хода.
Слава попытался ее обнять.
– Отстань, я не хочу тебя! Знаю, позавчера, когда я задержалась в институте, ты опять был здесь с какой-то бабой! – Она резко вырвалась из его объятий и босыми ногами прошлепала в кухню. Он почувствовал запах сигаретного дыма. Вот еще новости, она стала курить!
– Наташа, у меня уже давно никого не было! А уж позавчера так и подавно.
– Как противно!
– Честное слово, не было! Простудишься ведь, надень тапки!
– И не подумаю!
– Глупышка! Перестань ревновать!
– Не ревновать, не злиться, не замечать, не орать? Очень удобно иметь такую жену!
– Наташа, я не понимаю, чего ты вдруг? Будь справедливой, ведь я сейчас почти все время с тобой…
– Ах, извини, что мне пришлось тебя затруднить своим присутствием! Не дать тебе соблазнить падчерицу!
– Опомнись, Наташа! Что ты говоришь! Катя для меня дочка! Вспомни, ведь ты простила меня! Ты сама это писала на бумажках…
– Мне наплевать на все!
– Уймись, успокойся! Я люблю тебя, только тебя, люблю одну тебя!
Она скрючилась на кровати, свернулась в комок, будто от боли. Он укрыл ее одеялом, словно ребенка, и лег рядом.
«Господи, что нас ждет? Неужели дальше будет все хуже?» – думал Серов, насильно обнимая жену, пока она не затихла. Он решил, что она заснула, и лежал неподвижно, но она не спала.
«Боже мой, – думала она, – я все рушу! Сама. Зачем я сейчас кричала? Потому что кричать легче, чем молчать. Где же ты, мой барьер, моя планка? Как они теперь высоко! Не достать. И как страшно падать! Теперь он жалеет меня, а раньше – уважал. Папа стал стар, не выезжает с дачи, никуда не ходит. Мама возится по дому. Дочь со своим парнем. Все они отходят от меня с каждым днем дальше и дальше. Работа – единственная отдушина. Женя не в счет. Больше нет никого. Только тень моей юности. Темное пятно, тревожащее меня до сих пор. Человек, обошедшийся со мной, в сущности, очень несправедливо. За что меня кто-то наказывает? Не так уж много было мужчин в моей жизни. К сожалению, верного человека не было ни одного».
Тут она заснула, и во сне ей представился яркий картонный круг, а на нем она увидела себя в виде маленькой деревянной куклы в розовом бальном платье. Кукла стояла в центре маленькой карусели, а вокруг, словно в строю, застыли три высокие фигуры в темных плащах. Лиц их было не видно под капюшонами, и как она ни старалась сойти со своего места, подойти к ним, ноги ее не слушались. Фигурки охраняли Наташу, будто пленницу. Карусель начала кружиться, быстрее, быстрее, плащи развевались, капюшоны упали, все лица слились в один светлый круг, ничего нельзя было разобрать. Розовый подол ее платья поднялся, оборки защекотали ей лицо, мешали дышать, шелк запылал жаром, огнем… Потом розовый шелк превратился в тяжелый плащ, она почувствовала, что и ее лицо тоже утратило черты и стало бесформенной маской. Страшная огнедышащая боль засвербила в груди. Наташа стала метаться, стонать, руками отрывать темную ткань от лица. И внезапно очнулась. Подышала ровно, пока не успокоилось сердце.
Она встала, посмотрела в окно, заглянула в кухню. Солнечное утро играло бликами на светло-бежевом кафеле. Тостер поплевывал ароматным хлебом. Приятно пах кофе. Муж курил первую сигарету и смотрел в окно. Ее он не заметил, и Наташа проскользнула в ванную. Там она открутила краны и долго-долго смотрела на себя в зеркало.
– Знаешь, Славик, – сказала она, когда вышла оттуда в розовом махровом халате. – Я забыла тебе сказать. Я уезжаю сегодня в Санкт-Петербург на конференцию.
Он хотел было закричать изо всех возможных сил: «Наташа, не надо ездить туда!», но ощутил, что рот его словно залеплен сургучом. Он замычал и проснулся. Некоторое время не мог прийти в себя, пока не понял, что он лежит на Наташиной кровати в питерской гостинице.
Он еще полежал немного, совершенно пустой, без всяких мыслей, а потом, будто внезапно повернулась картинка времени вспять, отчетливо вспомнил, что в тот день, когда Наташа уехала, у него было две операции, и он прекрасно помнил какие, а когда вернулся домой, то увидел на примятой постели неясные контуры ее тела да разный хлам: пустой флакон из-под духов «Нина Риччи», несколько исчерканных листков, серебряный медальон в форме тюльпана да в файловой папке доклад. Вячеслав взял медальончик в руки. Это был тот самый, что она носила на серебряной цепочке в Лаосе. Что-то его на ней Слава с тех пор никогда не видел.