Владимир Лорченков - Свингующие пары
Я повернулся к двери.
И еще… сказал он.
Насчет Анны-Марии, сказал он, нимало не беспокоясь насчет того, что она была тут.
Присмотри за ней это время, сказал Диего. Я понял, насколько опасной будет поездка. Он предпочитал отдать мне единственную женщину, которую любил – свою сестру – чем взять с собой.
Советую тебе трахнуть мою сестру, и снять это на камеру, чтобы я потом мог полюбоваться, сказал он.
Меня озарило. Диего на самом деле баба, и поэтому ему нравится смотреть, как трахают его баб. Я давно должен был догадаться. Если ты принимаешь правила игры, то принимаешь их во всем. Нет на свете сурового мужика в кожаной портупее и с сигарой во рту, который не хотел бы, чтобы его оттрахали в задницу. Они таким образом рассчитываются с Девой Марией.
Тебе не кажется, что в тебе говорит женщина, сказал я.
Приятель, ты с такой легкостью сдал их обеих… сказал он.
А ты, сказал я.
А я ни одной из них не давал клятвы верности, сказал он.
Кроме своей сестры, сказал я.
Ну, так на то она и сестра, сказал он.
Кстати, верни мне сестру в целости и сохранности, сказал он.
Она дурочка, я обязан о ней заботиться, сказал он.
Обещаю, что и волос не падет с ее головы, сказал я.
Я открыл тебе свой дом, свои объятия, свою жизнь, я дал тебе все, даже свою жену я тебе дал, сказал он.
А ты похитил все это, словно вор, сказал он.
Ты точно не хочешь, чтобы я трахнул тебя в задницу, сказал я.
Сбавь обороты, а то я соглашусь, и что ты тогда будешь делать, сказал он.
Я прикусил язык.
Даже сейчас я предлагаю тебе более чем выгодную сделку, сказал он.
Ты, засранец, получаешь мою сестру на лето, сказал он.
Так присматривай за ней, сказал он, и я понял, что ему попросту не с кем оставить Анну-Марию, и раз уж он выбрал меня, то, несмотря ни на что, доверяет. От этого мне стало легче. Чуть-чуть.
Куда ты их повезешь, сказал я.
Убирайся, сказал он.
Я понял, что этой партии мне не выиграть.
Вышел из комнаты, закрыв дверь, и оделся в прихожей.
Когда туда вышла Анна-Мария, я открыл дверь, подождал, пока она выйдет на улицу. И мы молча побрели ко мне домой.
…Через три месяца вернулась Алиса, и, не говоря ни слова, отправилась в ванную. Я помог Анне-Марии одеться, и вызвал такси. Она прижалась своей щекой к моей и попросила не провожать. Я с удовольствием согласился.
Когда в доме появилась Алиса, я почувствовал, что вернулся и сам дом.
Еще я понял, что не смогу жить с Анной-Марией. Она великолепно сосала, – и сосала мне все эти девяносто дней… я просто хватал ее за руку и валил на пол, как жертвенного быка, на колени, словно мстя Диего… после чего отпускал и она шла дальше, хлопотать по хозяйству, а я вновь ложился на диван… – но если тебя приводят в бешенство крошки, оставленные женщиной на столе, лучше поостеречься брать эту женщину в дом.
И дело вовсе не в том, что она, якобы, неряха.
Если тебя раздражают такие мелочи, ни о какой любви и речи быть не может.
Так что я облегченно вздохнул, провожая сестру Диего.
И понял, что снова наступила осень.
И, оставив Алису в ванной с утра, вышел на встречу с Лидой, гадая, насколько велик будет живот. Он, кстати, только появлялся, – а грудь наверняка стала еще больше, – так что я, предвкушая, не обратил внимания на наш обычный с Алисой скандал по телефону, и странные, так непохожие на мою жену угрозы… и вернулся домой лишь под вечер.
Где нашел Алису в луже блевотины и куче упаковок из под таблеток.
А дальше вы знаете. Вместо того, чтобы вызвать «скорую», я закрыл дверь, и поехал на свинг-вечеринку.
***
Распечатки телефонных переговоров в нашей банановой республике – и тут Диего оказался прав, а я в кои-то веки пожалел, что, в отличие от большинства моих соотечественников, не позаботился приобрести американский, на худой конец, европейский, паспорт, – оказалось проще простого. Помог один из коллег по позапрошлой жизни, отправленный в бессрочную отставку за связи с наркомафией, коррупцию, шантаж и тому подобные, противоречащие Кодексу журналиста, вещи. Об одной из них, – парня подставили, подсунув ему в качестве любовницы сотрудницу полиции, – он даже написал книгу, едва было не став писателем из Молдавии более известным, чем я.
Помню, меня это даже взволновало на какое-то время.
Сейчас, когда наши честолюбивые планы и замыслы давно уже истлели сгоревшей картофелиной, – которую бойскауты забыли в костре, – нас ничто не разъединяло. Мы иногда даже встречались, чтобы покряхтеть и поворковать про несправедливость книжного рынка. И пусть мне повезло чуть больше, я не обманывался.
Я сумел стать великим писателем, но не справился стать известным писателем.
Второе куда важнее первого. Ну, а журналистом я всегда был вообще никудышным. Так что, смирившись, позвонил ему и попросил помощи. А он помог, и спустя несколько дней после похорон и утомительных процедур в полиции – мне ничего не смогли предъявить, потому что я ничего и не делал и лишь осознание этого удержало меня от истерики, – я стоял на перекрестке в центре города и ветер рвал у меня из рук кипы бумаги с механического вида буквами, словно вышедшими из-под первых, старинных еще, принтеров.
Тренькнул телефон, и я, глянув на табло, не стал нажимать кнопку ответа.
Звонила Лида, которой мне нечего было пока сказать.
На похоронах она прислонилась ко мне и постояла, – словно на столб оперевшийся пьяница, – после чего прикоснулась черной вуалью щеки, и пропала где-то позади стройных рядов мужчин со скорбящими лицами. Как ни странно, проводить Алису пришли и многие женщины, хотя она органически не выносила их. Во время встреч моей жены с другими представительницами пола – если, конечно, речь шла не о самых сильных особях, вроде самой Алисы, – они вели себя, как масло и вода. Каждый отступал в свои пределы, и смешения не происходило. Нужно было быть мужчиной, чтобы Алисе по-настоящему раскрыла свои створки и дала вам пошариться в себе.
А душа Алисы, – как и полагается дочери матушки природы, – пряталась в самой, что ни на есть, пизде.
Диего, услышав это от меня, согласился, и постарался увести на кухню, где молчаливые стюарды разливали коньяк и водку, и джин, и ром, и все, что пожелает душа людей, пришедших выразить мне свои соболезнования. Я понял, что говорил чересчур громко. И вообще выпил. Диего согласился со мной в этом, и предложил взглянуть в окно. Мир прекрасен, амиго, сказал он, и в нем нужно остаться хотя бы ради Алисы, ради памяти. Он был грустен, мой фальшивый латиноамериканец, и напоминал не только афериста, пойманного агентами полиции – их в своих черных костюмах и очках напоминал каждый второй гость свадьбы, и судя по тому, как Диего испуганно оглядывался, среди них и правда могли оказаться легавые, – но и, как ни странно, настоящего латиноамериканца. Пусть и ряженного…. Но ведь даже настоящие латиноамериканцы в чем-то – ряженные.
