Донна Кауффман - Сказки серого волка
— Чтобы не испытывать никаких чувств?
Слегла задетая, Танзи отодвинулась от него, однако руки Райли тотчас сомкнулись вокруг неё, удерживая рядом. Танзи уже сделала один вывод — Райли терпеть не мог отступать. И как ни старалась она на него разозлиться, одновременно Танзи прониклась к нему восхищением. И теперь сама ни за что не желала отступать.
— А кто сам только что сказал, что не позволяет втянуть себя в серьёзные отношения, потому что так проще? Но ведь это ещё не означает, что я совершенно бездушный тип женщины, настоящий сухарь. Готова спорить, и ты не таков. Я испытываю самые разные чувства, причём очень даже глубокие, в отношении самых разных людей.
— Только не в отношении мужчин?
— Мужчин в смысле любовников? — спросила Танзи, но отстраняться от него не стала. — Что ж, наверное, ты прав. Что касается данной категории, то куда разумнее держать сердце застёгнутым на все пуговицы.
— Потому что тебе однажды сделали больно?
— В некотором роде ты прав. Я же предпочитаю думать об этом как об умении учиться на ошибках других людей.
— Другие, кто они?
— Мои родители, хотя они вряд ли заслужили это определение. Оно для них чересчур высокопарное.
Танзи не знала, какой реакции ожидать на это заявление, однако меньше всего была готова к молчанию, что последовало за её словами. Ей хотелось проникнуть в каждую его мысль, понять, почему он считает так, а не иначе, до конца понять, кто такой Райли и почему её так влечёт к нему. Хотелось, чтобы он стал частью её жизни.
— Я тебя понимаю, — наконец произнёс Райли. И Танзи ему поверила, поверила, не требуя никаких дальнейших объяснений. — Наверное, даже больше, чем готов в том признаться.
— Не думаю, что мы лишь порождение тех, кто дал нам жизнь, — произнесла Танзи со всей серьёзностью. — Мь все каждое мгновение делаем выбор, ведь никому, кроме нас, не дано решать, как нам жить.
— Я всегда так считал, — признал Райли. — И тем не менее вот он я, живу жизнью, которую выбрал не я сам.
Танзи с удивлением прищурилась.
— А какую бы жизнь ты для себя выбрал?
— Почему я?
— Что?
— Вот что. Мы с тобой двое, которые не любят обременять себя обязательствами, не позволяют втягивать себя в серьёзные отношения. Почему именно я? Ведь, как я понял, в данном случае все сводится не только к сексу.
— Нет, конечно, но и без него не обойдётся, — улыбнулась Танзи.
Райли улыбнулся в ответ, но улыбка тотчас померкла, как только он провёл пальцем по её щеке.
— Согласен, но на самом деле всё будет гораздо серьёзнее. Если, конечно, ты не против.
— Да нет, я как раз за, — сказала Танзи и удивилась, то у неё предательски задрожал голос.
— И всё-таки, почему я? — повторил Райли свой вопрос.
Как она могла на него ответить?
— Обычно я прекрасно обхожусь одна, — начала Танзи. — Однако когда мне нужна помощь, обращаюсь к людям. Но на сей раз, сама не знаю почему, меня тянет к тебе. Наверное, меня привлекло ощущение спокойной уверенности, которая исходит от тебя. Ты внимательно слушаешь, взвешиваешь все в уме и лишь потом действуешь. И мне кажется, что постепенно я прониклась к тебе доверием, — сказала Танзи и, усмехнувшись, покачала головой. — Даже в том дурацком костюме, когда ты строил из себя очкарика, я просто заводилась от одного только твоего голоса.
Рдйли усмехнулся и слегка покраснел. Черт, подумать только, несмотря на всё своё завидное самообладание, он способен смутиться, пусть даже всего на мгновение.
— А теперь твоя очередь. — Она глубоко вздохнула, словно набираясь смелости. — Почему именно я?
Райли ответил тотчас же:
— Потому что кто, кроме тебя, рискнул бы выйти ко мне в мокрых, хоть выжми, домашних тапках с кроличьими ушами, глядя на которые мне ещё больше тебя хочется?
Сказать, что Танзи удивилась, значит, ничего не сказать — она перевела взгляд на ноги, словно желая убедиться, что тапки на месте. Черт, неужели она и вправду была в этих пресловутых тапках, когда ей вдруг надоело притворяться, будто она не видит, как Райли одиноко сидит под дождём в своём джипе, и она выскочила из дома с сандвичами и колой.
— Эх, зачем я только тратила деньги, покупая себе дорогущие туфли от Джимми Чу! Ну кто знал, что самое верное средство покорить сердце мужчины — это появиться перед ним в мокрых домашних тапках с кроличьими ушами!
— Давай ко мне поближе, — сказал Райли и, ещё крепче прижав её к себе, прошептал, касаясь губами её губ: — Не будем упускать момент.
Танзи улыбнулась, чувствуя, как сердце скачет в груди, и решилась сделать последний, отчаянный шаг ему навстречу.
— Что ж, пока на мне мои милые старые крольчата, думаю, нам ничто не грозит, — сказала она.
Райли улыбнулся и поцеловал её, затем заглянул в глаза.
— Я скажу, почему именно ты. Потому что, глядя на тебя, никогда не подумаешь, будто тебя надо спасать. И в то же время стоит мне на тебя посмотреть, как мне тотчас хочется броситься грудью на твою защиту.
— А разве меня надо спасать? Вот уж никогда не думала. Райли с улыбкой кивнул:
— Знаю. Но другого объяснения у меня не получается. И я ничего не могу с собой поделать. Наверное, с моей стороны ужасная самонадеянность считать себя тем, кто в состоянии тебя спасти, прийти, если понадобится, тебе на помощь. Но одновременно мне страшно подумать, а вдруг я совсем не тот человек?
— О Райли…
Он покачал головой:
— И вот здесь начинается самая коварная часть. Мне и в голову не могло прийти, что меня самого когда-то надо будет спасать. — Он снова прикоснулся к её губам. — Так что, будь добра, объясни мне, почему, когда я смотрю на тебя, когда ты целуешь меня, у меня возникает такое чувство, будто я спасён?
С этими словами он поцеловал её снова, и снова, и снова, и Танзи сдалась, прекратив бесполезную борьбу с собственными желаниями. Ведь кому, как не ей, понимать его слова? И все равно Райли поразил её, лишил способности трезво воспринимать услышанное, анализировать, расклдывать по полочкам.
Танзи заёрзала на сиденье, стараясь прижаться как можно теснее. Каково же было её удивление, когда Райл вдруг отпрянул от неё.
Потому что с её стороны за окошком джипа стоял высокий чернокожий парень и улыбался широкой блаженной улыбкой, делавшей его похожим на огромного чёрного херувима.
16
Обязательства.
Что, собственно, мы должны тем, кого любим? Должны ли мы им тот труд, который в ином случае никогда не взяли бы на себя? В конце концов, если они нас любят, они не вправе требовать от нас то, что нам не хотелось бы делать.
И что они почувствуют? Ощутят ли, что наш труд пошёл им на пользу? А мы сами, станет ли нам лучше? А если так, то кто мы такие на самом деле? И для чего делаем это? Ради блага семьи? Ради самоудовлетворения? Может, ради того и другого вместе, так, наверное, неплохо. Насколько было бы легче жить, сумей мы убрать из всей гаммы ощущений чувство вины. Потому что именно это чувство порой размывает разницу между тем, что просто делается само по себе, и тем, что следует делать.
