Луиза Дуглас - Love of My Life. На всю жизнь

Я не поняла, кого именно имел в виду Марк, говоря «она», — Анжелу или Натали. Да это и не имело значения. В тот же вечер, когда Лука вернулся с работы, я ждала его с охлажденным в холодильнике пивом и предложением.

— Твою мать! — сказал Лука, целуя меня. Его губы были влажными и холодными. — Мне нравится эта идея.

Таким образом, мы с Лукой отправились в кройдонскую мэрию и узаконили наши отношения. Это была более чем скромная свадебная церемония. Лука был в потертых джинсах, мешковатой футболке и солнцезащитных очках, а я надела белое летнее платье и матерчатые туфли на веревочной подошве. Довершали мой образ браслеты на запястьях и щиколотках. Наши семьи были представлены соответственно: Стефано и Бриджет с одной стороны, Линетт и Шон — с другой. На фотографиях, которые сделала Линетт своей миниатюрной камерой «Кодак», мы с Лукой были похожи на брата и сестру. У обоих — темные волосы, длинные и волнистые, оба широко улыбались, демонстрируя белые зубы. Линетт хотела сделать романтическую фотографию у фонтана, но в последнюю секунду Лука выставил два пальца за моей головой, изображая заячьи ушки. После церемонии мы отправились в ресторан «Дино», где в то время работал Лука. Мы ели макароны и пили кьянти, а коллеги Луки сделали потрясающий торт, украшенный бенгальскими огнями и лепестками роз. Это была самая замечательная свадьба в мире.

Марк оказался прав. После того как мы поженились, меня стали приглашать на все семейные мероприятия как жену Луки. Правда, Анжела и Натали никогда меня не привечали, но, по крайней мере, Лука снова был вместе со своей семьей, и я радовалась тому, что это делает его счастливым.

Глава 57

Профессор читал лекцию, а я ему ассистировала. Я отвечала за показ слайдов, которые иллюстрировали его рассказ. Он очень красиво смотрелся на сцене актового зала, особенно когда закатал рукава и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В зале было ужасно жарко. Количество студентов, которые пришли, чтобы прослушать лекцию профессора о жизни и любви Мариан Рутерфорд, впечатляло. Кроме студентов в зале было несколько профессоров, которые облюбовали себе места в задних рядах, и даже пара журналистов из художественного журнала. Последние были друзьями профессора, которых он пригласил лично.

Ни для кого не было секретом, что во время этой лекции профессор собирается преподнести аудитории настоящую литературную бомбу. Но я чрезвычайно гордилась тем, что, кроме профессора, была единственным человеком в этом зале, который знал, в чем суть дела. Несколько дней назад я лично расшифровывала соответствующие записи.

Как это ни странно, несмотря на свою обычную неразговорчивость, профессор был очень хорошим лектором. Я сидела на ступеньках в центральном проходе и видела, что он совершенно очаровал аудиторию. Мы с профессором провели несколько репетиций его лекции, которую он предпочитал называть «шоу», и идеально синхронизировали наши действия. Теперь я сидела, вытянув перед собой голые загорелые ноги, обутые в сандалии, в тон которым покрыла ногти бронзовым лаком. По обусловленному знаку я щелкнула мышкой, и на экране появилась фотография Мариан Рутерфорд, которая стояла возле своего небольшого домика.

На ней был застегнутый на все пуговицы жакет с закрытым воротом и длинная юбка, из-под которой выглядывали только носки ботинок. Волосы ее были слишком туго затянуты назад, но наклон подбородка свидетельствовал о добродушии. Она не улыбалась — в позднюю викторианскую эпоху это было немодно, — но в ее темных глазах горели веселые искорки, а аккуратные тоненькие брови были насмешливо приподняты. В изгибе руки, которой она опиралась на выточенную из слоновой кости ручку зонтика в форме головы лебедя, ощущалось что-то пижонское.

— Сильные мира сего уважали и любили Мариан. В их числе были и представители Уотерсфорда, — сказал профессор, и я снова щелкнула мышкой. На экране появилось изображение писательницы, которая позировала фотографу, стоя рядом с одним из бывших мэров — огромным толстым человеком, напоминавшим одетый в мантию, отороченную горностаем, и увешанный медалями шар с бакенбардами.

— Мариан быстро стала всеобщей любимицей и всегда находилась в центре литературной и светской жизни. Она была очень знаменита. Ее популярность в те времена можно сравнить, наверное, с популярностью Дэвида Бэкхема сегодня. Тем не менее она всегда говорила, что по-настоящему счастлива только тогда, когда бродит по берегу моря или среди скал Портистона и наслаждается незатейливыми радостями жизни в маленьком приморском городке.

Я включила слайд живописной панорамы города, снятой профессором во время нашей недавней поездки в Портистон. На большом экране можно было даже рассмотреть фасад «Маринеллы». Мое сердце екнуло.

К счастью, у меня не было времени на то, чтобы углубляться в ностальгические воспоминания.

— Мариан так никогда и не вышла замуж, — говорил профессор. — И отнюдь не из-за того, что испытывала недостаток в поклонниках.

Я подряд показала несколько фото ухажеров Мариан — длинноволосых молодых людей богемного вида, которые явно питали пристрастие к мягким фетровым шляпам и трубкам.

— Ходили слухи, — продолжал профессор, — что у нее был роман с человеком намного младше ее. Говорили, что он, ни больше ни меньше, сын викария. Считается, что один из самых сексуальных литературных персонажей девятнадцатого века, Дан де Брун, списан с него, хотя никакого внешнего сходства между ними не наблюдается.

Я возбужденно заерзала на своем месте. Я знала, что сейчас будет. Справа от меня сидели журналисты. Один из них, высокий костлявый мужчина, слушал, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок. Его спина представляла собой идеальную букву «С». Он был обут в открытые сандалии, из которых виднелись волосатые пальцы с длинными желтыми ногтями. Второй журналист был значительно старше. Сквозь его тщательно зачесанные седые волосы просматривалась розовая кожа. Они ничего не записывали. Я заметила, как профессор чуть заметно кивнул им, будто предупреждая, что сейчас начнется самое интересное.

Я снова сосредоточилась на своей работе. Один слайд сменял другой, иллюстрируя рассказ профессора о том, почему Мариан так никогда и не вернулась в Америку и никуда не уезжала из небольшого симпатичного домика, который снимала в Портистоне. Мариан Рутерфорд дожила до весьма преклонного возраста и умерла во сне в своей спальне в возрасте восьмидесяти шести лет.

— Если верить ее преданной подруге и компаньонке Даниэле Урбин, — говорил профессор, — это была спокойная и достойная смерть.