Мария Спивак - Твари, подобные Богу
Тата принялась пересказывать сон. И почему от этого всегда чувство, будто ловишь сотни разбегающихся в разные стороны мышей? Тата волновалась, спешила: смутные воспоминания вот-вот ускользнут окончательно.
Ефим Борисович слушал предельно внимательно, а когда Тата на минутку умолкла, подбирая слова поточнее, сказал:
— Знаешь, девочка, все это крайне странно. Припомни, там с тобой никто не говорил? Этакий… имеющий трость золотую?
— Что? — оторопело спросила Тата.
Ефим Борисович усмехнулся.
— Да так, к слову. «Откровения Иоанна Богослова», почитаешь потом. Про небесный Иерусалим. Но неважно, я, собственно, о другом — твой сон удивительно напоминает рассказы моих знакомых, которые побывали в Иерусалиме реальном. — И посмотрел на Тату со значением.
— Правда? Что ж, если так, это не первый вещий сон в моей жизни. Правда, прежние были какие-то глупые…
— А тут — явно со смыслом. Причем не нужно быть Эйнштейном, чтобы его разгадать.
Тата вопросительно подняла брови.
— Тебе недвусмысленно намекнули, что ты плохо исполняешь свое жизненное предназначение, — неожиданно строго изрек Ефим Борисович, но увидел, как напряглась Тата, и продолжил мягче: — Прости, но последнее время я чаще вижу тебя с телефонной трубкой, чем с красками и кисточкой, что лично мне очень обидно. У тебя вышли книги, появились деньги, и ты будто почила на лаврах. Еще раз прости, дело, разумеется, не мое…
— Что вы, Ефим Борисович. — Тату словно ударили под дых, но она проглотила обиду и не стала ни оправдываться, ни переводить стрелки на Ивана, безусловного виновника всех ее неверных поступков. — Меня это и саму беспокоит.
Не совсем правда, но, едва она произнесла эти слова, как сразу поняла: действительно, беспокоило. Подсознательно. А сейчас в мозгу будто вспыхнула тысячеваттная лампочка.
— Я слишком много думаю не о том, — со вздохом призналась она.
— Знаю, — ответил Ефим Борисович, которому мало что приходилось объяснять. — Но в жизни есть вещи поважнее.
Тата, чуть заметно улыбнувшись, покачала головой: всего пара слов, а главное сказано. И возразить нечего. Да и не хочется.
Она хлопнула себя по коленям, встала и с наигранной бодростью спросила:
— Не хотите перекусить? Давайте я что-нибудь приготовлю.
А заодно подумаю над своим сном и вашими словами.
— Может, просто чайку? С вареньем? — отозвался Ефим Борисович. Было видно: он считает свою миссию перевыполненной и страдает, что влез не в свое дело.
Тата в очередной раз возблагодарила небо: любой другой пожилой родственник считал бы себя вправе ее поучать и песочил до второго пришествия, и она из духа противоречия прекратила бы работать навсегда. А Ефим Борисович, человек феноменальной деликатности, наверняка больше словом не обмолвится на эту тему.
Тата заваривала чай, доставала красивые чашки, наливала варенье в вазочку — и мучительно размышляла. Вещий она видела сон или нет, собственно, не так уж интересно. В конце концов, у каждого есть приблизительное представление о Иерусалиме — хотя бы по телепередачам, — и, вероятно, на словах оно кажется более или менее одинаковым. Но даже если вещий, тем паче! «Надо работать, работать», — твердила про себя Тата. Две книжки — не достижение, скорее, случайность. Реакция организма на шок. Да, получилось эффектно и даже пользуется кое-каким успехом — но она тут, в сущности, не при чем; это вопрос везения. Ее нью-йорские почеркушки — воистину побег от действительности, она словно и не участвовала в их создании. Вообще после ухода Ивана ни разу не работала по-настоящему, с полной отдачей, лишь напряженно размышляла о мужиках и собственном одиночестве, пока рука бездумно водила карандашом по бумаге. Удачно, что результат оказался достойным и что она, спасибо Майку, нашла свой стиль. Но если здесь, в Москве, само собой не рисуется, что же, сидеть и ждать очередной любви для вдохновения? Или момента, когда кончатся деньги? А иначе и делать ничего не стоит?
Все, хватит зацикливаться. Да, одиночество не самая приятная вещь на свете, для нее, Таты, может, вообще противоестественная, но — не страшная. Одиночества она больше не боится. А значит, способна заняться, по верному выражению Ефима Борисовича, делами поважнее.
Сколько женщин, чтобы не лишиться мужа, готовы на любые жертвоприношения, в том числе в виде собственной личности. Взять хоть калифорнийскую Светку. «Я теперь намного сильнее», — грустно осознала Тата. Ненужное, нежеланное, обретенное против воли превосходство, но ведь не напрасное же? Конечно нет.
Сон показал, ради чего все было.
Во сне она уяснила и другое: она не одинока. Никто не одинок, пока при нем его личность. И муж Иван по-прежнему рядом; чтобы остаться товарищами, не обязательно жить в одном доме, хотя не исключено, что и это — вопрос времени. Оно покажет, действительно им предназначено быть вместе до самой смерти или нет. Возможно, ее мужем станет кто-то новый. Это не так важно.
Если коротко, сон сказал: трудись. Остальное приложится.
Родители давно твердят то же самое: не зарывай талант в землю. Но кто и когда слушает родителей? Вот Бога — другое дело.
В любом случае, так и поступим, сию же минуту.
Едва оставшись одна, Тата бросилась к телефону звонить в редакцию, для которой раньше работала: у них обязательно найдется какая-нибудь не проиллюстрированная детская книжка.
Однако трубку в руки взять не успела — стоило потянуться, как раздался звонок.
Гешефт. Рановато сегодня.
— Вот, решил первым делом отметиться, а то потом митинг и будет не до тебя, — скучным, бесцветным голосом сообщил он.
Тата, хотя прекрасно знала его манеру, внутренне вспыхнула: «отметиться», «не до тебя»? Можно подумать, его заставляют звонить! Нет времени, не появляйся, никто не требует. С другой стороны, дерганье за косички у Гешефта всегда означало, что жизнь в очередной раз не задалась и он недоволен собой. Интересно, почему? Все равно не признается, так и будет изображать вселенское разочарование. А его обидные подколки специально рассчитаны на то, чтобы собеседник вышел из себя и тем самым проиграл — ибо выигрывает тот, кто остался невозмутим, who's kept his cool.
Пусть не надеется, сегодня ему ее не пронять.
— И очень хорошо, что пораньше, я страшно рада, — залучилась Тата, великолепно зная, как его взбесит фальшиво-светский тон, и поспешила бросить наживку: — У меня есть что рассказать!
— Правда? — Любопытный Гешефт наивно растерял чайльд-гарольдство. — Тогда выкладывай!
Она начала в подробностях описывать свой сон и разговор с Ефимом Борисовичем и увлеклась настолько, что не сразу поняла: Гешефт слушает вполуха. Нет, реагировал он правильно, с подобающими междометиями и восклицаниями, и все-таки явно ждал, когда фонтан иссякнет. Он рассчитывал на сплетни, интимные сведения о ее новом увлечении — это было бы туда-сюда. Но работа и тем паче предназначение… Тоска, бабьи штучки.
