Лиза Фитц - И обретешь крылья...

И почему только мы такие славные?! Наш мозг зарос слизью из-за этой славности. Славный значит женский, женский значит славный!

Что бывает, когда женщина вдруг говорит правду? Легионы смертельно оскорбленных мужчин отворачиваются от нее! Потому что это правда об их членах, потенции, об оргазме. Ты знаешь, как это выглядит в немецких постелях? Нет? А я знаю ситуацию вдоль и поперек — половина женщин не имеют оргазма из-за незнания мужчинами женской анатомии. Нет ни потенции, ни эротической культуры. Варварство. Наша эротическая культура ограничена гинекологическими видео и рассказываемыми собутыльниками непристойностями.

А мужчины очень часто говорят правду. Женоненавистнические высказывания вот уже сотни лет считаются общественной нормой, стали частью культуры, литературы и искусства. Мы гораздо легче сносим удары, мы даже позволяем себя унижать и остаемся рядом после этого. Способность к страданиям — это женская добродетель, а значит, и сила тоже.

Женщины должны казаться слабыми, мужчинам нужно казаться сильными.

Я прекратила встречи с доктором Меллингером.

— Я правильно понимаю, что предстоит еще круг почета вокруг Симона?

Торак, склонив голову набок, насмешливо посмотрел на меня. Я рассмеялась. Его предположение подтвердилось, как, по большей части, всегда.

— Да… Если вам угодно назвать это кругом почета! — сказала я. Временами это казалось мне игрой, правил которой я не понимаю.

— Но и сама игра доставляла вам радость, удовольствие от жизненной комедии, только на этот раз вы угодили в трагедию, угрожавшую разрушить душу и поломать жизнь. Ваша зависимость от алкоголя повысилась, самосознание угасло…

— При этом я хотела лишь поиграть в кошки-мышки!..

— Да… Но были ли вы хорошей мышкой, сударыня? Нет. Полумертвая мышь — это плохая мышь и неинтересна кошке!.. И та сжирает эту мышь или идет спать, если уже сыта. Холодность и невнимание возбуждают ваш охотничий инстинкт, демонстрация равнодушия сродни отказу. Разве не так? Симон имел бесценное преимущество игры на своем поле, он всегда был поблизости, тогда как другие мужчины исчезали из поля зрения.

«Кто ближе, тот и победил!» — говорят об этом в Италии. Но местному оленю всегда требуется еще и местная косуля — и ею были вы! Вы предоставляли ему все больше и больше места, вместо того чтобы очертить границы!

— Я люблю мужчин, но, очевидно, эта любовь не доходит до них! Они ведут себя просто как дерьмо собачье. Мне приходится становиться жестче и настойчивее!

— Правильно. И оставьте свою слезливость, уважаемая, это их не берет. У мужчин появляются садистские наклонности, когда женщина слишком слаба.

— И когда они слишком сильны, тоже. Почему?

— Чем хуже обходится мужчина с женщиной, тем сильнее приклеивается она к нему, потому что она всегда спрашивает: Почему? Ну почему он так груб? Ведь на самом-то деле он явно не такой!

— И этого «на самом деле» она ждет лет пятнадцать, и все это время ей плохо.

— Так и есть! Это «почему» ввергает женщину в пропасть бессмысленной привязанности. Зависимость, любовь моя, возникает не тогда, когда получаешь что-то прекрасное, а тогда, — заметьте это! — тогда, когда тебе отказывают в необходимом!

Симон признавался, что он мстителен. Справедливость была ему чужда, снисходительность тоже. При вызове или провокации его мотор приходил в движение, и он начинал наносить удары ниже пояса: удары и поцелуи, вот в чем заключалась его любовь — это у него было от отца. «Его мазохистская ранимость обернулась садизмом, чтобы защищаться от травм», — гласил письменный анализ графолога.

Торак высморкался и поднялся, чтобы выбросить платок в мусорную корзину. Затем одернул одежду и снова сел на свое место.

— Так откажитесь от своей жертвенности! — убежденно произнес он. — Поступаться собой ради представлений кого-то другого — это может плохо кончиться. Отсюда жалость к себе и плаксивость. Вы должны атаковать, уважаемая, это ваш стиль!

Атаковать… Это мне что-то напоминало.

— Я хочу, чтобы моя оригинальность снова возродилась, — сказала я. — Быть пылкой возлюбленной — это безвкусно и неоригинально. Стыд, бесчестье интересны только тогда, когда переработаны литературно или музыкально…

— … на достаточно высоком уровне, с необходимой отстраненностью, — добавил он.

— … и увековечены в форме искусства, — сказала я.

Торак лишь взглянул исподлобья, его черные глаза задержали мой взгляд.

— Вот, Лена, мы и добрались… Это задача всей твоей жизни. Именно это. Не опускайся в банальность повседневности и тривиальность грошовых романов, которые пишет жизнь. Также не задерживайся на своих слабостях. Раскинь крылья широко и лети.

— Я не могу лететь, мои крылья поломаны, а перья вырваны!

— Нет, можешь… Крылья отросли.

Феникс

Ускользнут только смелые!

Мы не виделись несколько месяцев — и я начала возвращаться к жизни.

Но не сразу.

Первым делом я взяла себе собаку из приюта, щенка, который в первые дни так меня достал, что я хотела было отвезти его назад. Потом я на две недели впала в спасительное опьянение покупками: купила брючный костюм от Версаче, чудовищно дорогую софу из ярко-красной кожи, два громадных ковра и еще целую кучу совершенно бессмысленных вещей. Я расшвыряла тысячу марок, и мои финансы были в крайне напряженном состоянии. Не в последнюю очередь это было из-за того, что летом я вообще не выступала да и ничего другого тоже почти не делала.

Собака и мания приобретательства существенного облегчения не принесли.

Я сидела дома и бездельничала, настроение с каждым днем становилось все хуже, и я снова впадала в состояние оцепенения. Страхи ушли, дрожь тоже, но душевно я продолжала находиться как бы в состоянии наркотического опьянения. Душа не хотела понять, что все уже должно пройти.

Я была печальна. Чтобы не встретить Симона, я избегала тех мест, где он мог оказаться, ездила по окружной дороге, по которой ездил и он из тех же соображений. И мы все время встречались.

Я тешилась фантазиями на тему мести, но каждый раз приходила к выводу, что она, в конечном счете, обернется против меня самой. Собственно говоря, мне нужно было лишь как-то облегчить душу, разрядиться.

И вот был разгар лета, а я, как ошпаренная свинья, пребывала в смятении — мое лихачество засекли радаром и лишили прав. Мне пришлось заплатить двенадцать сотен марок штрафа и на целый месяц подчиниться запрету ездить, даже на своем горячо любимом «Харлее».