Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь
– Почему я кричу? Да она беременна от того погибшего мальчишки. Вот почему, – быстро сказал он.
– Это неправда, Эмили. Нильс здесь не при чем, – сказала я.
– Заткнись, – оборвала она меня. – Конечно. Это Нильс. Он был у тебя в комнате, и вы предавались греху. А теперь ты будешь расплачиваться за это.
– Не нужно, чтобы об этом знал кто-нибудь еще, – сказал папа. – Мы спрячем ее на время.
– А потом что будем делать, папа? Как насчет ребенка?
– Ребенок… ребенок…
– Это будет ребенок нашей мамы, – быстро сообразила Эмили.
– Да, – согласился папа. – Конечно. Никто не навещал Джорджию в эти дни. Все этому поверят. Молодец Эмили. И, наконец, мы сохраним честное имя Буфов.
– Но это же бессовестная ложь, – произнесла я.
– Спокойно, – сказал папа. – Марш наверх. Ты не выйдешь оттуда пока… пока не родишь. Иди!
– Делай, что папа сказал, – приказала Эмили.
– Шевелись! – заорал папа. – Он шагнул ко мне. – Или я побью тебя, как обещал.
Я закрыла книгу и поспешно вышла из кабинета. Папе не придется меня пороть. Я хотела спрятать весь этот стыд и грех, я хотела свернуться где-нибудь в укромном месте и умереть. Теперь мне это уже не казалось таким ужасным. Я уж лучше буду со своей младшей сестренкой Евгенией и любовью всей своей жизни – Нильсом, чем жить в этом жутком мире. Я молилась, чтобы мое сердце остановилось.
Глава 12
Заточение
Пока я лежала, уставившись в потолок, папа и Эмили были внизу в кабинете. В этот момент меня не заботило, чем они занимаются или о чем говорят. Я больше не верила, что смогу хоть как-то повлиять на свою судьбу. И наверное, мне это никогда не удастся. Когда я была моложе, любила планировать много удивительных дел, которыми я занималась бы в своей жизни, но все это оказалось пустой мечтой и дурачеством.
Теперь мне казалось, что такие несчастные души, как моя, приходят в этот мир для подтверждения того, что может произойти, если не соблюдать Божий заповеди. Грехи отцов, как часто цитировала Эмили, переходят на головы детей. А я была живое подтверждение этому.
Но почему-то Бог слушает таких и жестоких и ужасных людей, как Эмилия, и глух к таким мягким и нежным, как Евгения или мама, или искренним, как я, униженным и напуганным. Я молилась за Евгению, молилась за маму, молилась за себя, но ни одна из этих молитв не была услышана.
Как-то, по какой-то фантастической причине, на этой земле появилась Эмили, чтобы осуждать нас, и помыкать нами. Пока мне казалось, что все ее пророчества, все ее угрозы и предсказания сбываются. Дьявол вселился в мою душу еще до того, как я появилась на свет, и так заразил меня злом, что я даже оказалась причиной смерти моей настоящей мамы. Я была Енохом, как об этом много раз говорила Эмили. Когда я лежала на кровати, положив руки на живот, думала, что внутри меня формируется нежеланный ребенок, я чувствовала себя, проглоченной китом, и теперь окруженной мрачными стенами очередной тюрьмы.
Тюрьмой становилась для меня моя комната, пока папа и Эмили были заняты моей проблемой. Они вошли ко мне, вооруженные оправдывающими их библейскими цитатами, и стали произносить эти слова надо мной, как судьи Салема и жители штата Массачусет, с ненавистью взиравшие и судившие женщину, подозреваемую в колдовстве. Но прежде чем заговорить, Эмили предложила помолиться и прочитать псалом. Папа стал рядом, опустив голову. Когда Эмили закончила, он поднял голову, и взгляд его темных глаз просто пригвоздил меня.
– Лилиан, – объявил он своим грохочущим голосом, – ты останешься в этой комнате под замком до тех пор, пока не родится ребенок. А пока твоей единственной связью с внешним миром будет Эмили и только Эмили. Она будет приносить тебе еду и удовлетворять твои нужды как телесные, так и духовные.
Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.
– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?
– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.
Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.
– Только когда Эмили убедится, что все в порядке, она придет к тебе и отведет в комнату Джорджии. Ты побудешь там полчаса и вернешься в свою комнату. Когда Эмили скажет, что твое время вышло, ты должна послушаться ее, иначе… она больше тебя никуда не поведет, – раздраженно объявил он.
– И я не выйду на улицу, чтобы увидеть солнечный свет и побыть на свежем воздухе? – спросила я. Даже былинке нужен солнечный свет и свежий воздух, думала я, но не рискнула об этом говорить, а то Эмили уж точно бы ответила, что былинка не грешница.
– Нет, черт возьми, – ответил папа, багровея. – Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся сделать? Мы стараемся сохранить доброе имя нашей семьи. Если кто-нибудь увидит тебя с таким животом, пойдут разные толки и сплетни, и все в стране узнают о нашем позоре. Сиди тут, возле своего окна тебе будет достаточно солнечного света и свежего воздуха, поняла?
– А как же Вера и Тотти? – мягко спросила я. – Я смогу их видеть?
– Нет, – твердо заявил папа.
– Они удивятся, почему меня нет, – пробормотала я.
– Я об этом позабочусь. Не волнуйся об этом. – Он указал на меня пальцем. – Ты должна слушаться свою сестру, выполнять ее приказания и делать то, что я тебе сказал, а когда все закончится, ты вновь будешь с нами. – Он замешкался и, немного смягчившись, продолжил: – Ты сможешь даже вернуться в школу. Но, – быстро добавил он, – только если будешь вести себя достойно. И для того, чтобы ты не превратилась в идиотку, я принесу тебе свои записи, над которыми тебе нужно будет трудиться время от времени, также ты сможешь читать книги и заниматься вышиванием. Я буду заходить к тебе, когда у меня будет время.
– Я сейчас принесу тебе завтрак, – сказала Эмили своим высокомерным ненавистным тоном и вышла вслед за папой. Я услышала, как она вставила ключ в дверь, и замок с треском закрылся.
Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
