Лариса Райт - Золотая струна для улитки
– Я только об этом и мечтаю.
– Придете к нам в гости?
– С удовольствием.
– Послезавтра? Это ведь двадцать пятое, католическое Рождество. Так что даже праздничный повод будет.
– Договорились.
– Ой, я не подумала. Может, у вас семья, дети? Приходите все вместе.
– Нет-нет, я одна.
25
– Ты одна?
– А с кем я должна быть? – не понимает Андреа.
– Бабушка ушла с собакой гулять. Странно, что вы не встретились.
– А ты почему с собакой не гуляешь?
– Она большая очень. Дернет – я упаду. Проходи скорее. Сейчас я тебе все покажу.
Андреа обозревает тетради с пятерками, дневник, коллекцию открыток, рисунки, песенник и другие девчачьи ценности.
– Смотри, здесь в конце анкета. Ты заполнишь? Держи ручку. Только честно отвечай.
– Ладно. В дверь звонят.
– Это, наверное, бабушка.
Наталка выскакивает в коридор – и через секунду раздается изумленный счастливый крик:
– Папа!
– Солнышко мое!
Что это? Ей показалось?
– Папочка, какой ты молодец, что приехал!
– Хороший новогодний подарок?
Этот голос… Ей чудится?
– Замечательный! Ты так вовремя. Просто ужасно вовремя! Ты приехал, а она здесь.
– Кто? Куда ты меня тянешь? Кто здесь?
Ответ вырывается из комнаты нежным, звенящим колоратурным сопрано:
– Андреа.
Часть четвертая
1
– Андреа…
Марат уже в пятнадцатый раз повторяет имя спящей рядом женщины, лаская каждую букву. Все случилось именно так, как он и представлял. Она была зажатая, скованная и напоминала испуганного воробышка. А он ужасно торопился и боялся сломать какую-нибудь из дрожащих под его прикосновениями косточек, с трудом останавливал желание нестись напролом и заставлял себя сворачивать, продвигаться короткими перебежками по тайным, узким тропкам через многолетние заросли одиночества, отчаяния и смущения. Он пытался отвлечься, отстраниться, включить убегающий мозг – и происходящее тут же начинало казаться ему похожим на надругательство. Он чувствовал себя карателем, глумящимся над робостью, мучителем, низвергающим сопротивление. И именно в ту секунду, когда Марат уже готов был остановиться, опустить руки и прекратить бессмысленную борьбу, неожиданно почувствовал первые робкие отклики: изучающие подушечки тонких пальчиков на своей спине; маленькие пятки, скользящие по его икрам; свистящее, прерывистое дыхание, потрескавшиеся губы, тянущиеся к его губам… И Марат перестал думать. Он побежал, полетел, поскакал, помчался за каким-то только ему известным кладом. А когда до его помутневшего сознания добрались короткие тихие стоны, Марат рассыпался в безудержном ликовании обнаружившего добычу золотоискателя.
– Извини, – только и смог прохрипеть он, зарывшись пьяной улыбкой в рассыпанные по подушке кудри.
– Ничего. Я дам тебе шанс реабилитироваться.
Она говорит голосом роковой соблазнительницы. Приподнимается на локте, раскрывается, демонстрирует всю себя, не стесняясь, не отводя взгляда. Это так неожиданно – такую Андреа Марат еще не знает. Он еще много чего не знает. Тем интереснее будет продолжать знакомство. От мыслей об удовольствиях, которые его ожидают, он довольно урчит, пытается изобразить из себя неуемного мачо:
– Дай мне пятнадцать минут.
– И ни секундой больше.
Но через пятнадцать минут Андреа уже безмятежно спит, свернувшись аккуратным клубочком у него под мышкой. Острые коленки больно упираются в его бедро, ровное дыхание прижимает к ребрам небольшую девичью грудь, дрожащие ресницы щекочут кожу, но Марат лишь крепче обнимает свою спящую красавицу. Накручивает на пальцы жесткие рыжие спиральки, распускает, снова закручивает и ощупывает, пробует на вкус странное, непривычное и такое родное имя.
– Андреа…
– У-у…
– Ты не спишь?!
– Уже нет. Рассказывай.
– Что рассказывать?
– Ты же зовешь меня. Значит, что-то хотел рассказать.
– Нет, я просто так зову.
– Все равно рассказывай.
– Хорошо. Ты храпишь.
– Неправда.
– Ладно. Тогда лягаешься.
– Снова ложь.
– Что же тебе рассказывать?
– Правду.
– Какую правду ты хочешь узнать?
– Всю. Про Наталкину маму.
– Ее звали Марийка. Она была балериной.
– Я знаю.
– И еще она была помешана на всяких дурацких условностях, жертвой которых в конце концов и стала.
– То есть?
– Я не то говорю. Столько лет прошло, а я все еще не могу примириться с ней, продолжаю неоконченный спор, называю условностями те вещи, которые имели для Марийки огромное значение. Не знаю, сможешь ли ты понять. Европейки, западные женщины так не похожи на восточных. Вы смотрите на мир, сбросив шоры. Вас не пугает смена привычного образа жизни, отступление от традиций, от того, что вам годами внушали родители, культура, общество.
Марийка шагнула на Запад только одной ногой. Она выросла из слепой веры, мечтала заниматься любимым делом, хотела стать свободной женщиной, но так и не стала ею, увязла в темном болоте предрассудков.
Хотя я называю предрассудками то, что свято для многих моих бывших друзей и знакомых: следование обычаям, соблюдение обрядов, повиновение воле родителей и беспрекословное послушание. Когда вам (православным, католикам, атеистам) рассказывают о судьбах мусульманских женщин, вы приходите в ужас, говорите о насилии над личностью, о равноправии и жалеете угнетенных. Вам кажется печальной картина мусульманки на пляже, облаченной в шаровары и тунику, полностью скрывающую тело. Вы искренне жалеете женщину и не понимаете, как она может сидеть в шезлонге и спокойно наблюдать, как ее муж в коротеньких плавках резвится в воде с детьми. Вы не представляете, каким образом можно связывать свою жизнь с человеком, которого выбрали тебе в суженые задолго до твоего рождения. Вас, поборниц моногамии, сводит с ума одна мысль, что ваш муж, которого вы считаете своей собственностью, может пожелать разделить брачное ложе с другой. Вы переполнены сочувствием ко вторым, третьим, четвертым женам, вы жаждете избавить мир от гаремов, а женщин от хиджабов, сорвать с них чадру и подарить свободу. Хотите обратить их в свою веру, не задумываясь ни на секунду, дождетесь ли благодарности. Вы почему-то считаете, что каждый женский взгляд, встреченный вами в разрезе платка, молит о помощи и ждет избавления. И никому из вас не приходит в голову мысль, что эти женщины, веками скрывающие от мира свою внешность, счастливы. Вас не интересует, что мусульманки думают о вас, насколько нелепыми и вульгарными кажутся им ваша внешность и поведение. Вы не верите, что женщины могут добровольно требовать узаконить многоженство и устраивать митинги в поддержку хиджабов. Вы кричите о свободе выбора, одновременно пытаясь лишить этого выбора тех, кто отличается от вас восприятием мира.
