В глубине тебя - Фло Ренцен
Снова начинаю рыдать.
«Не надо» — объявляю самой себе, совсем как тогда, после неудавшегося залета. «Мне ничего от тебя не надо».
Ему же не отвечаю.
* * *
Так продолжалось с неделю, может, дольше. Потом достал недосып, отстал Рик — кажется, отстал — и незаметно я «выходилась». Произошло это гораздо раньше, чем более или менее сносно зажила злополучная нога.
Понимаю, что то была моя попытка стремительно, стихийно выплакать и выстрадать, чтоб больно было, чтоб разрывало, но, чтобы скорее вышло и прошло.
Кажется, мне удается это. Сердце надорвано, не спорю, и будет заживать, надеюсь. Но лучше так, чем бесконечные страдания, недодавания-недополучания, получания, но «не так», и, в сущности, топтание на месте.
* * *
Я больше не «выкладывалась» ни перед мамой, ни перед подругами и период жесткого отвыкания перенесла самостоятельно.
Затем после Нового Года звонит Каро и говорит неожиданно, будто о ком-то другом:
— Кати, да оказывается, это Рик привез тебя в Шарите?..
— Оказывается, он.
Так, думаю, ну, не Нина же.
Наверно, мама? Ишь ты, а. Когда ей надо, мама кого угодно где угодно достанет. А тут шутка ли — дочь обмолвилась, мол, подруги отговаривают от того, кого она, мама, наметила себе в зятья. Невольно улыбаюсь.
— А что, Рик не приезжал к тебе в больницу? — допытывается Каро.
— Да не пускают же. И мы с ним не… и давно уже… не того… — говорю терпеливо и вот честно, не расстраиваюсь даже.
Но Каро по-своему смотрит на любую ситуацию. Кроме того, не в ее правилах щадить чувства, замалчивая горькую правду.
— Я что подумала: как ты так — не распознала его? Он же хороший.
Если честно, думаю, то и правда хороший.
Тогда я, значит, дебилка?..
— Теперь уже все равно, — говорю. — От аварий спасать он, конечно, умеет, но в остальном — не про меня его хорошесть и со мной не проявлялась. И по-моему, у него со мной та же фигня. Мы оказались непригодными для нормальной жизни вместе, для совместной серости. С Ниной у него, кажется, лучше идет. А — все равно.
Каро придавлено молчит, затем все же подает голос:
— Не все равно. Прости меня — я заблуждалась, все время не то тебе советовала. Просто не знала всех нюансов.
— Значит, — улыбаюсь я, — у психоаналитиков на любой букет диагнозов разработан подходящий сценарий?
— Кати, я позвонила не потому, что у меня есть сценарий. А позвонила я, потому что люблю тебя и мне не все равно. И еще мне кажется, что я теперь прозрела и вижу то, чего пока не видишь ты. Я знаю, ты не любишь о нем вспоминать, но я прошу тебя: вспомни Миху. Ведь это все он. Это он во всем виноват.
Ей просто больше обвинить некого в моей фигне, думаю.
— Да, позднее пришлось и ему страдать, — говорит Каро, — но тот удар, который он нанес тебе, был сокрушительным. На том мосту ты прожила несколько жизней, сняла с себя не одну кожу так же брутально и безвозвратно, скальпелем по живому, прямо без наркоза, как раньше делали пластику. Ты обновилась, но изувечила себя. Жаль, что ты ничего не помнишь. Ты всегда была такой бесстрашной, но этот ужас, эта внезапность и боль его измены — это было больше, чем ты могла стерпеть. А ведь Миха довольно скоро, почти сразу понял, что самим собой наказан — но ты не желала этого принимать. Тебе этого было мало. И твое горе…
…если эта «вещая» чокнутая сейчас скажет, что мое «горе» убило тогда моего ребенка…
— …ослепило тебя настолько, что ты не распознала, откуда еще грозит опасность: он «отнял» у тебя ребенка. Только сейчас я поняла, как тебе, наверно, было больно. А тебе не с кем было об этом поговорить. Когда я нашла тебя после, все уже свершилось. Все уже случилось с тобой. В тебе. Тебя, прежнюю, было не вернуть. От этого все теперь так, как есть.
Даже если она права, даже если я, возможно, и сама давно все поняла…
— Нет… Может, у меня и есть для тебя сценарий, или, может быть, прогноз… он, увы, неутешительный, Кати. Вот представь, Рик: у него будет куча детей, раздолбанная жизнь… раздолбанная, но, в общем и целом, нормальная… У тебя что будет?.. Нет, я отвечу за тебя: у тебя ничего не будет. И вот, когда ты поймешь, что у тебя ничего нет, воспоминания о вашей сумасшедшей любви, о вашей бешеной страсти будут убийственно горькими. Кати, мне сейчас очень плохо… моему ребенку плохо… Нам хорошо живется в Тель-Авиве и Симон очень надеялся на здешнюю медицину, но сейчас он ничего от меня не скрывает: у нас все довольно неутешительно. Но мне даже не хочется тебе сейчас об этом рассказывать… я не для того звоню… Нет — с тех пор, как я узнала, что Рик спас тебя, я не могу больше ни есть, ни спать. Я постоянно думаю о вас.
— А как же Нина?
— Не знаю, — говорит Каро. — Я ей не звонила и о ней сейчас не думаю.
Ни есть, ни спать… ох ты ж, Господи.
Опоздала, Каро: прошла моя бессонница.
Прошу ее не загоняться так из-за меня и сконцентрироваться на здоровье Ярона, на собственном здоровье, на которое затем полностью перевожу тему. И реально надеюсь, что ее «отпустит».
* * *
А потом звонит мама.
Точно — мама, думаю. Это она позвонила Каро, это она все рассказала ей. Растравила-расстроила мою больную подругу, и без того уже психически, да и физически расстроенную.
И что — стоило того?..
Припоминаю, что мама никогда не любила Каро за то, что «много выпендривается» — и почти сержусь. Почти.
— Так что? — тихо спрашивает мама.
— Что? — «не понимаю» я.
— Да я все спросить хотела, Катюш… Хоть до чего-нибудь там договорились с ним в больнице?
Но в ответ я только загадочно улыбаюсь.
— Значит, женится он или нет, ты так и не узнала?..
Вот как объяснить маме, что до этого мы тогда как-то не дошли… Женитьба — это ж Нина, Нину мы поначалу к себе не впускали, потом впустили… В общем, лучше б было не впускать совсем.
Покачиваю головой и — вреднюка же — говорю:
— А я и не знала, что мама у меня…
Припоминаю, как однажды она меня «врушкой» назвала, но не буду же я такого говорить своей маме.
— Ну
