Когда развеются миражи - Оксана Хващевская
Находиться с ним в одной квартире, садиться за один стол, притворяться и дальше Юля не могла. Внутреннее напряжение, не покидавшее ее даже во сне, давало о себе знать. Она мало спала, почти ничего не ела, чувствуя постоянную тошноту и головокружение. Плохо выглядела, похудев и осунувшись. И под любым предлогом старалась избегать общества мужа, боясь встречаться с ним даже взглядом. Большую часть времени она проводила вне дома, даже если бежать из квартиры не было необходимости. Когда Матвей был на работе, она ездила к преподавателю, часами просиживая за роялем. Только занятия музыкой позволяли ей немного отвлечься. Каждый день, просыпаясь утром, Юля, понимая, сил больше нет и брать их неоткуда, обещала себе уехать, сбежать отсюда без оглядки. Ариан ведь знал, где ее искать. Еще один день, последний, твердила она себе, если Старовойтов не позвонит, она уедет. Но этот день проходил, а за ним наступал другой. Телефон безмолвствовал, Старовойтов не звонил, а гнетущая тишина между ней и Матвеем, накаляясь, вот-вот могла разразиться бурей. Ведь после той ночи, когда они с Арианом вернулись на виллу лишь утром, Гончаров, конечно, обо всем догадался, увидев ее глаза. Он ничего не сказал тогда, да и потом, когда они вернулись в Москву, промолчал, но ни разу не переступил порог их спальни, оставив ее там одну. Чаще всего Юля не слышала, когда и в каком состоянии он возвращался домой. А в выходные, если им все же приходилось провести несколько часов вдвоем, Гончаров молча работал за ноутбуком в гостиной, будто не замечая ее. Он не разговаривал с ней, но его глаза, их непроглядная тьма вызывала у нее внутреннюю дрожь. Мужчина беспрестанно наблюдал за ней и, казалось, чего-то ждал.
— Как жизнь? Как Лондон? — продолжал между тем Матвей, усаживаясь на диван и небрежно закидывая ногу за ногу. — Как Аделина? — зажав трубку между щекой и плечом, Гончаров закурил и усмехнулся, не спуская глаз с жены.
А Юля стояла, словно окаменев, и, казалось, даже не дышала. Кровь стучала в висках. Ее окатывало то горячей, то холодной волной. Судорожно сжатые ладони увлажнились, в голове мутилось, а сердце колотилось в груди так, что было больно.
— Правда? А у нас тут тоже весна в разгаре. У тебя есть потрясающая новость? Ну-ка, ну-ка, говори! Аделина ждет ребенка? Неужели? Вот это да! — мужчина хрипловато рассмеялся и снова затянулся. — Это ж просто замечательно, друг мой! Потрясающая новость! Мои самые наилучшие поздравления, Ариан! И Аделине передавай самые искренние пожелания! Представляю, как счастливы твои родители! С трудом вижу тебя в роли отца, но все равно я очень рад за тебя! Вас теперь из Лондона и не выманишь. А мы? У нас все прекрасно! Мы с женой обязательно приедем навестить вас, когда Аделина родит! Передавай супруге «привет», скажи, я всегда восхищался ею! И, конечно, я передам твой «привет» Юле! Все, пока! Созвонимся еще! — Гончаров отключился и отложил трубку. Переменив положение, он откинулся на спинку дивана.
— Ты ждала звонка, дорогая? — с издевкой глядя на нее сквозь завесу сигаретного дыма, спросил Матвей. — Не этого ли? У Старовойтовых замечательная новость, они ждут ребенка! Впрочем, для меня это и не новость! Аделина рассказала мне об этом в тот вечер, когда вы с Арианом отправились на праздник Холи! Но ты ведь ждала других новостей, не так ли? — он легко вскочил на ноги, затушил сигарету в пепельнице и тут же закурил новую.
— А вот я как раз ждал этого звонка, ты даже представить себе не можешь, с каким нетерпением! — между тем продолжал Гончаров, так как Юля все еще потрясенно молчала, глядя на него широко распахнутыми глазами, но будто и не видела вовсе.
Боль и растерянность, совладать с которыми девушка не могла, слишком явственно отражающиеся у нее на лице, еще больше подстегивали в Гончарове яростное, клокочущее в горле желание унизить ее, уничтожить, добить, растоптать. Чувствуя себя обманутым и преданным женой и лучшим другом, Матвей не мог сейчас думать о том, что испытывает Юля. Гнев, ярость и ненависть затмевали собой все, рвались наружу, искали выход. Она притворялась чистым ангелом, заставляя его постоянно осознавать свою порочность, а на самом деле оказалась обыкновенной ш…, и оправданий ей нет. Шарапова изменила ему с лучшим другом, не думая, что при этом почувствует он. Она собиралась сбежать с ним, трусливо, мерзко и подло, как последняя дрянь. Матвей ненавидел ее. Как же он ненавидел ее сейчас!
— Что? Ты думала, я ни о чем не узнаю? Ты думала, я не понял, что происходит, когда ты в красном платье увивалась вокруг него, как последняя п…? И потом так рвалась на праздник к храму… Мы с Аделиной мешали вам, не так ли? Тебе не терпелось запрыгнуть к нему в постель. Я ведь знал, что явились вы утром. Вы были счастливы и плевать хотели, что пережили мы с Аделиной. Но уже тогда я знал: мой друг никогда не бросит жену, которая ждет ребенка. Да, собственно, и зачем? Ради чего? Он уже получил все, что хотел. Но ты! Почему ты это сделала? Почему предала меня? Чего тебе не хватало? — говорил Гончаров, и его хриплый низкий голос звенел в тишине квартиры. Желваки ходили на щеках. Кадык нервно дергался. Глаза, налитые кровью и зло прищуренные, казалось, впивались в нее, причиняя почти физическую боль.
— Потому что любила Ариана. Я всегда любила только его! — медленно и негромко произнесла девушка.
Слова давались ей с трудом. Рыдания сдавили горло. Глаза щипало от слез. Она кусала нижнюю губу, едва сдерживаясь и боясь расплакаться перед ним. Только не сейчас, не здесь. Потом у нее еще будет время, целая жизнь, чтобы осознать, принять и смириться с неизбежностью. А сейчас ей бы только выбраться отсюда, сбежать, чтобы не видеть этой мерзкой усмешки мужа и его глаз, презирающих ее. Чтобы не слышать его низкого хрипловатого голоса, царапающего натянутые нервы, и слов, причиняющих боль. Только бы не позволить себе унизиться перед ним.
— Раз уж Александрова была так откровенна той ночью, почему не рассказала тебе главного? Того, что знала с самого начала. Он тоже любит меня. И если уж я кого-то и предала в этой жизни, то отнюдь не тебя, а
