Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее
— Теть Паш… А есть комнаты, да?
— А надолго надо? И кому смотря…
— Теть Паш, я даже не знаю, как сказать… Это надо моей очень хорошей подруге, я ее знаю, как себя, у нее тоже дочка семи лет.
Тетя Паша внимательно посмотрела на меня.
— Садись, присаживайся. Это не ты сама, случаем?
Ну понятно, годы такой работы делают прекрасным психологом. Но как тогда о цене спрашивать? Драть деньги она с меня не будет, а задаром — я не пойду, да и она не пустит.
— Нет. Не я.
— А! — Она успокоилась. — Да, есть, три самые лучшие комнаты свободны.
— А… сколько они стоят?
— А человек, подруга твоя, действительно надежная? А то у меня сейчас одна живет, к ней депутат ходит, мордатый такой, ты знаешь… Так охрана стоит под дверью, пока они… — Тетя Паша лицом и руками показала, что они делают.
— Надежная, тетя Паша.
— Ага. Ну в месяц… — Она вздохнула. — Вообще-то шестьсот…
— Долларов? — уточнила я.
— Не-е, в этих, в новых, в евро.
— Они покрасивее будут, да, теть Паш? — засмеялась я. Уже было понятно, что это не для нас.
— Ну да. — Она улыбнулась хорошими зубами. — Ну а для тебя… для твоей подруги… Давай за пятьсот.
— А одной нет комнаты?
— Не-ет! Это у меня уже третий год один снимает, угловую, большую. Приезжает всего раза два в год, по месяцу живет, а то и меньше, но держит для себя.
— Хорошо. Жалко, спасибо, тетя Паша. Это, наверно, дорого.
— Ну а за сколько она хочет?
— Да нет, — Я махнула рукой. — Три комнаты ей просто ни к чему. — Я встала.
— Слушай, погоди, присядь пока… — Она взяла телефонную книгу. — Сейчас… домашний-то я помню ее, а вот еще теперь мобильники эти… у меня вот тоже лежит — зачем он мне… для форсу разве что… — она надела очки, полистала страницы, — а, вот. У тебя есть где записать? Подруга моя, у нее как раз одна комната и пустая сейчас. Она мне утром говорила, что чужих больше пускать не будет. Твоя точно хорошая?
— Очень, журналистка, москвичка.
Тетя Паша подозрительно посмотрела на меня, но больше спрашивать не стала.
Я записала в телефон ее номер. А тетя Паша подумала и предложила:
— Так давай ей прямо сейчас и позвоним.
— Кому? Моей подруге? — испугалась я.
— Да нет, моей. — Она уже набирала номер на обычном телефоне. — Здравствуй, Любовь Анатольевна! Не спишь? Любань, слушай, я тебе тут клиентку нашла… Ага, ну поговори сама…
— Ал-лё, алё, — быстро, чуть заикаясь, сказала женщина.
— Любовь… Анатольевна. — Я вопросительно посмотрела на тетю Пашу, та кивнула. — Простите, а где у вас комната и сколько она стоит? Это для моей подруги, она журналистка, с девочкой семи лет, москвичка, у нее дома ремонт и нужно… месяца на два, три, может, больше…
— Т-так на м-мало? — спросила хозяйка. — Н-ну л-ладно. К-комната на «Водном стадионе», в м-месяц — сто долларов, можно — рублями, только оплата вперед.
— А кто-то еще у вас живет?
— Нет, т-только я.
— А если…
Я подумала о спящей Варьке, потом на секунду представила себе завтрашний совместный завтрак… Мама будет смотреть на меня и пытаться понять, а что же поняла я. Я вздохнула и все же спросила:
— А если моя подруга сейчас приедет, а то у нее потолки покрасили, можно? А завтра она еще вещи привезет.
— Можно, к-конечно. У меня все убрано, для показа.
— А телевизор в комнате есть?
— И телевизор, и телефон…
Тетя Паша кивала и показывала мне, что у Любови Анатольевны вообще все есть и очень здорово.
Хозяйка продиктовала адрес. Сто долларов у меня были с собой, как и вообще весь мой алмазный фонд, весь неприкосновенный запас, таявший с каждым днем. Фонд общей суммой семьсот евро, сто долларов и еще две тысячи рублей.
Я поблагодарила тетю Пашу, ничего больше ей не объясняя, поднялась наверх. Дверь я оставила незапертой — в мамином подъезде с тройной охраной это не страшно. И теперь очень надеялась, что мама не заметила этого и не заперла ее на ночь, уверенная, что я мирно сплю в папином кабинете. Мама дверь не заперла.
Я вошла в кабинет, где крепко, безмятежно спала Варька, свесив руку с папиного диванчика. Я посмотрела на нее и подумала, как странно, с годами я перестаю видеть ее очевидную схожесть с Сашей, точнее, я не вижу в ней — его.
Я попробовала начать одевать ее спящую, она проснулась, стала было плакать, но я тихо объяснила:
— Варенька, нам надо ехать.
Варька села на диванчике, секунду хлопала глазами, потом прижалась ко мне, тяжело вздохнула и встала. Она наспех оделась, и мы пошли в прихожую. В кухне свет не горел. Я посмотрела — дверь в комнату Игорька плотно закрыта. Пока Варя зашла в туалет, я прошла до маминой комнаты, дверь тоже была закрыта, но из-под двери просачивался свет. Я прислушалась. Вроде тихо. Или кто-то вздыхает…
— Мам! — совсем тихо позвала я.
— Да, Лена, — громко и сразу ответила мама. По голосу мне показалось, что она недавно плакала.
— Мам, мы пойдем, ладно?
— Давайте. Дверь просто захлопни, я потом запру.
— Спокойной ночи, мама.
— Да, доченька, спокойной ночи.
Я не обиделась на маму.
Нет, неправда. Мне было очень обидно. Сколько я себя помню, мне всегда было обидно, что мама меня не очень любит. В детстве мне все казалось, что я какая-то… не такая. Не такая, каких любят. Всегда был кто-то лучше, важнее, нужнее, чем я. Папа, потом отчим, затем появился Павлик, потом Игорек…
И как мне хотелось сейчас, чтобы мама обняла меня, и я бы ничего ей не стала рассказывать, просто посидела вот так, в теплом кольце маминых рук, и пожалела бы ее — такую сильную, гордую, старательно накрашенную, молодую…
Глава 12
Квартира Любови Анатольевны оказалась просто замечательной, наша комната — чистой, светлой и просторной, вид из окна — на канал, до метро — пешком, сама старушка представилась бывшей преподавательницей словацкого языка в МГУ. Также она предложила варить Варе супчик и забирать ее из школы безвозмездно. От двух последних благ я отказалась, но решилась оставить с ней Варю на следующий день, когда поехала с грузовиком из мебельного магазина и с тремя жутковатыми грузчиками забирать наши вещи. Я попросила ребят снять спецовки, пообещала за это накинуть по сотне каждому. Сказала, что меня зовут Лена, и предупредила, что новые жильцы в моей квартире крайне агрессивны и недоброжелательны.
— А спецовки-то зачем снимать? — спросил самый мрачный, который, однако, скинул грязную рабочую куртку первым.
— Я пообещала, что приеду с любовниками.
Один из грузчиков хохотнул, другой удивленно протянул «твою ма-а-ать…», а мрачный покачал головой и уточнил:
