Напоминание о нем - Колин Гувер
У меня было туннельное зрение. Я знала, что вокруг меня люди, и знала, что судья произносит речь, но мой мозг был настолько истощен, что я не могла воспринять ни одного слова. Даже когда судья огласил приговор, я никак не реагировала, потому что не могла понять его. Только уже потом, когда мне поставили капельницу от обезвоживания, я обнаружила, что меня приговорили к семи годам тюремного заключения с возможностью досрочного освобождения.
Я помню, что подумала: «Семь лет. Это какая-то ерунда. Это же недостаточно долго».
Я старалась не думать, каково тебе было там, в той машине, когда я бросила тебя. Что ты должен был подумать обо мне? Подумал ли ты, что меня выбросило из машины? Искал ли ты меня? Или знал, что я бросила тебя там одного?
Я знала, что время, которое ты провел там один в ночи, терзало нас всех, потому что мы никогда не узнаем, через что тебе пришлось пройти. О чем ты думал. Кого звал к себе. Какими были твои последние минуты.
Я не могу представить себе ничего более тяжелого, чем то, с чем должны теперь жить твои родители до конца своей жизни.
Иногда я думаю, что, может быть, Диэм потому и появилась на свет. Может, Диэм – это твой способ сделать так, чтобы твоим родителям стало легче.
Но, если так рассуждать, это значит, что отсутствие Диэм в моей жизни значит, что ты хотел наказать меня. Это ничего. Я это заслужила.
Я собираюсь бороться с этим, но знаю, что заслужила это.
Каждое утро я просыпаюсь и молча прошу прощения. У тебя, у твоих родителей, у Диэм. А в течение дня я молча благодарю твоих родителей за то, что они растят нашу дочь, раз мы не можем. А каждую ночь перед сном я снова прошу прощения.
Простите меня. Спасибо. Мне очень жаль.
И это мой день, каждый день, снова и снова.
Простите меня. Спасибо. Мне очень жаль.
Учитывая, как ты умер, мой приговор несправедлив. Справедливостью стала бы вечность. Но я только надеюсь, что твои близкие знают, что мои действия в ту ночь не были эгоизмом. Ужас, шок, потеря ориентации, страх и мука увели меня в ту ночь от тебя. Но это никогда не было эгоизмом.
Я не плохой человек, и знаю, что, где бы ты ни был, ты знаешь об этом. И знаю, что ты простишь меня. Потому что ты тот, кто ты есть. Я только надеюсь, что однажды наша дочь тоже меня простит. И твои родители тоже.
И тогда, может быть, каким-то чудом я тоже смогу начать прощать себя.
А до тех пор я люблю тебя. И скучаю.
Прости меня.
Спасибо.
Прости меня.
Спасибо.
Прости меня.
И так без конца.
34
Кенна
Я закрыла текст. Не могла больше читать. Мои глаза были полны слез. Я удивлялась, что сумела столько прочитать, не заплакав, но я старалась не вникать в слова, а просто произносила их вслух.
Я отложила телефон и вытерла глаза.
Леджер сидел, не шевелясь. Все в той же позе, опираясь локтем на водительскую дверцу, глядя прямо перед собой. Мой голос больше не наполнял кабину грузовика. Теперь в ней стояла густая и неприветливая тишина, и, кажется, Леджер больше не мог ее выносить. Он распахнул дверцу и выскочил из машины. Подошел к кузову и, так и не произнеся ни слова, начал вынимать стол.
Я смотрела на него в зеркальце заднего вида. Когда стол оказался на земле, он взял один из стульев. Через какой-то момент он швырнул этот стул прямо на стол. Тот упал с громким треском, который отозвался в моей груди.
Потом схватил второй стул и сердито швырнул его через весь двор. Леджер страшно разозлился. Я не могла на это смотреть.
Наклонившись вперед, я прижала ладони к лицу, страшно жалея, что прочла ему даже одно слово. Я не знала, злится ли он на все случившееся, или на меня, или же швыряет стулья только для того, чтобы выпустить сдерживаемые пять лет чувства.
– Черт! – закричал он, и я услышала треск ломающегося последнего стула. Крики Леджера отражались от густых крон окружающих участок деревьев.
Грузовик затрясся от удара.
И наступила тишина. Полнейшая.
Я слышала только свое частое дыхание. Я боялась выходить из машины, потому что не хотела оказаться с Леджером лицом к лицу, если его ярость была направлена на меня.
Если бы я это знала.
Когда я услышала звук его приближающихся шагов по гравию, то с трудом сглотнула вставший в горле комок. Он подошел к моей двери и открыл ее. Я так и сидела, наклонившись вперед и закрыв лицо ладонями, но потом убрала их и осторожно взглянула на него.
Он стоял, наклонившись над открытой дверью и опираясь о крышу кабины. Его голова лежала на сгибе руки. Глаза покраснели, но в их выражении отсутствовали злоба или ненависть. Они даже сердитыми не были. Они скорее казались виноватыми, словно Леджер понимал, что выплеск его ярости сильно напугал меня, и теперь он испытывал неловкость.
– Я не на тебя злюсь. – Он сжал губы и опустил взгляд, медленно качая головой. – Просто все это очень тяжело осознать.
Я кивнула, но не могла ничего сказать, так сильно билось мое сердце, и так сухо было во рту. Ну и я не была уверена, что вообще стоит говорить.
Продолжая смотреть себе под ноги, он отпустил крышу машины. Он нагнулся в кабину, посмотрел мне в глаза, положил правую руку на мое левое бедро, а левую – под правое колено и притянул меня к краю сиденья, так, что я оказалась лицом к нему.
Потом Леджер взял в ладони мое лицо и приподнял так, что я смотрела прямо на него. Он медленно выдохнул, как будто ему было трудно сказать то, что он собирался сказать.
– Я очень сожалею о твоей утрате.
После этого я уже не могла сдержать слез. Первый раз кто-то отметил, что я тоже потеряла Скотти в ту ночь. Слова Леджера значили для меня гораздо
