Парадокс Севера (СИ) - Побединская Виктория

Север как плесень во влажном помещении — везде распространял свое влияние. И я не хотела, чтобы и в моей комнате он захватывал территорию. Поэтому я скомкала кофту, бросила на стол и отвернулась.

Телефон в кармане прожужжал, вибрируя. На экране высветилось болезненное: «Виктор». Зачем я его переименовала?

Я сжала зубы, глядя на зеленую кнопку, все еще ощущая на губах вкус предательства, а потом, не раздумывая, выбрала красную, засунула телефон в сумку и принялась собираться. Спустя минуту Виктор перезвонил снова, и тогда я его вовсе отключила. 

С меня хватит! 

***

Мы ехали домой к Пашке.

Признаться, я и сама не понимала, почему согласилась. Заранее зная, что не смогу ему дать того, о чем он мечтает. К счастью или к сожалению. Потому что уже никто не был в силах мне помочь.

Начав тонуть, люди реагируют по-разному.

Кто-то долго не сдается, продлевая свое существование на вдох, чтобы перегруппироваться, собраться с силами и сделать рывок наверх, к воздуху. В надежде на протянутую руку.

Кто-то сразу опускается на дно, растеряв всякую надежду. Медленно, точно зная, что уже никогда не выплывет. И не важно, из моря ли, или собственной жизни.

А кто-то, такие как я, однажды узнав, что океан может убить, уже никогда к нему больше не приближается. Северный ледовитый мне оказался не по силам.

Автобус остановился, и Пашка не помог мне выйти. Не то, что бы я сильно этого ждала. Восемнадцать лет ведь выбиралась из маршрутки самостоятельно, но почему-то подумала, что даже когда мы были врагами, Север всегда подавал мне руку.

Ветер забирался под воротник, пробегая мурашками по спине. Январь наконец вспомнил, что он зима, и щедро разбросал на ветки белые шапки. Я знала, через пару дней, они растают. А пока просто смотрела под ноги, глядя на черные следы, которые оставляли Пашкины ботинки на земле и вдыхала запах свежевыпавшего снега.

Пашка, как и полагается порядочным синицам, жил в пятиэтажке, простой бетонной коробке на краю города. На последнем этаже обшарпанного подъезда с посеревшими стенами, когда-то выкрашенными белой известкой, сейчас же расписанными чем попало, и с висящими горелыми спичками на потолке.

Пока мы поднимались, я думала, каково ему каждый раз возвращаться сюда из Карточной Долины? Потому что разница казалась настолько колоссальной, что невозможно было не впасть в уныние.

Дверь нам открыла крошечная женщина с тонкими руками, скромной улыбкой и глазами, из которых утекала жизнь. Вытянутое лицо, едва различимые брови, а на голове вместо волос — платок. В мелкий цветочек.

— Диана, друг вашего сына. Просто друг, — протянула я руку, решив заранее расставить акценты, хотя меня ни о чем и не спрашивали. Мало ли.

— Анна Степановна, — представилась женщина, пожимая мою руку. — Просто мама вашего друга, — неожиданно широко улыбнулась она.

И уголки моих губ в ответ тоже поползли к верху.

***

Мама Пашки милая.

В течение ужина она то и делала, что подкладывала мне в тарелку домашние разносолы, повторяя, что мне нужно больше есть, а то ветром сдует, хотя, я могла поклясться, мы с ней носили один размер. Пашка ел молча, то и дело бросая на нас неловкие взгляды. Они с мамой не были похожи, но когда улыбались, от их глаз разбегались одинаковые тонкие морщинки, словно солнечные лучики. И они согревали.

После ужина я вызвалась вымыть посуду. Но, мысленно вернувшись на полдня назад, к тому, от чьего взгляда замирала душа, выронила из рук тарелку, разбив салатник и два блюдца.

— Боже мой, простите, — лепетала я, краснея и бледнея с очередностью в дыхание. — Я верну вам новые. Бабушка всегда говорит, что я растяпа.

Пашкина мама лишь опустила мне на плечо руку и ласково произнесла:

— На счастье!

Я замерла все еще с мыльной пеной на руках. Глядя на нее едва ли не слезящимися глазами.

— А будет оно?

— Ну разумеется, милая. — И вдруг она замахнулась и грохнула старенькую советскую чашку.

А потом протянула другую мне.

«Ну же, давай», — подсказывая взглядом.

Я неуверенно коснулась белого фарфора. Прошептала:

— Жалко ведь. 

Она покачала головой. Я улыбнулась, подняла руку и со всего маху, выплескивая боль, злость и поражение, разбила чашку об пол.

На шум прибежал Пашка, но так и застыл у порога, глядя на нас, безумно смеющихся, среди осколков посуды.

На крошечной кухне мы пили чай с вареньем. Плечи обволакивало теплым шерстяным платком. И мне очень реалистично удавалось притворяться, что я на своем месте, что я счастлива. И улыбаться, внося в этот дом чуть больше света и жизни. А еще радости.

Как-то раз, Леся сказала мне, что я на самом деле похожа на Солнце.

— Лесь, я ведь не рыжая. И веснушек у меня ни одной нет. Даже на носу. Вон, посмотри.

— Ты не понимаешь, — отмахнулась она. — Это другое. Рядом с тобой теплее. Может поэтому все так хотят забрать себе хотя бы кусочек?

— Откусить и спрятать.

И мы рассмеялись.

А сейчас, сидя на стареньком табурете, я поняла, иногда другому человеку слишком холодно и согреть его может только чужая улыбка. И я улыбалась. Так, будто действительно была пламенем.

«Зажженный светильник не ставят под сосуд. Но на подсвечник, чтобы все входящие видели свет»*.

А еще у него никогда не спрашивают, сколько боли ему тот самый свет стоит. Но разве это важно?

На прощание Пашкина мама подарила мне плед. Похожий на те, из которых шьют плюшевых медведей. В огромной квадратной упаковке из прозрачного полиэтилена. Я отнекивалась от него как только могла, но она была неумолима.

— В честь прошедшего дня рождения!

— Не нужно.

— Пожалуйста, ради меня!

Ну как я могла отказать?

В это время Пашка обнимал меня за плечи и я даже обхватила его свободной рукой за талию, в ответ. Возможно, в этом есть доля вины моего разбитого сердца, а ещё немного потрескавшейся гордости, но я даже согласилась как-нибудь встретиться с ним в городе, после каникул. Может бабушка права, и люди на самом деле веками копили мудрость, которой я упорно не хотела следовать? В конце концов синицы не чем не хуже наглых самовлюбленных журавлей.

В общежитие мы вернулись уже в десять вечера. Вернее, я вернулась, а Пашка остался дома на выходные. Он усиленно порывался меня проводить, но я настояла, чтобы не выдумывал. В конце концов со мной был плед, так что я уже не чувствовала себя одинокой. К тому же, весь вечер он то и дело старался ненароком меня коснуться, а взгляд его был нетерпелив и полон предвкушения, что немного пугало. Слишком мало прошло времени.

Включить телефон я осмелилась только в такси. Глядя на множество пропущенных звонков, зажмурилась, крепче прижимая к себе подарок. Глаза уколола обида, жгучей пеленой застилая взгляд. Машина остановилась. Расплатившись, я вышла на улицу, вдохнула морозный воздух и сделала шаг. Потом второй. Зная, что после тысячного станет легче. Надо лишь перетерпеть. 

На Карточную Долину опустилась ночь, и общежитие академии встретило меня тишиной. Захлопнув дверь, я устало облокотилась на нее спиной и выдохнула. Свет был не включен. Леся собиралась встретить рождество с родителями, так что раньше конца недели её ждать не стоило.

Вот и славно.

Никто не помешает мне прорыдать следующие несколько часов в подушку, чтобы утром проснуться и начать с чистого листа.

Но не вышло…

— И где ты, изволь ответить, до ночи шарахалась? — раздался из темноты ледяной голос. Я едва не подпрыгнула. Если бы не знала каждую его с хрипотцой ноту, точно скончалась бы от разрыва сердца.

Глаза привыкли к темноте и теперь я могла разглядеть в кресле знакомый силуэт, привычно вытянувший длинные ноги.

— Зачем пришел?

Север поднялся и медленно подошёл. Когда он не хромал, ему удавалось двигаться практически с кошачьей грацией.

Мне пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза и, набравшись смелости, произнести решительное: «Уходи, и больше не возвращайся». Но только я раскрыла рот, он опередил меня, сверкнув взглядом: