Катажина Грохоля - Я вам покажу!
– Я уже иду, папочка! – крикнула Тося, а я пошла к калитке. Само собой разумеется, я не обязана принимать его в доме, даже если это дом его дочери. Он может подождать ее у входа. Я накинула пальто, Эксик стоял в саду, улыбался мне.
– Ты хорошо выглядишь, Юдита.
Я подала ему руку, он задержал ее в своей ладони как-то слишком долго.
Именно так и застал нас Адам.
Я не слышала – Эксик не выключил двигатель, был уверен, что здесь никто не заберется к нему в машину. Адам стоял у распахнутой калитки и смотрел на меня… просто смотрел, а я улыбалась. Потом я вырвала свою руку из ладони Эксика и бросилась к калитке.
И поняла, что глаза у меня болели от того, что я не видела его столько месяцев, и это была единственная причина. Я видела, как он стоит, какой-то другой после этой Америки, – как будто бы грустный? – видела, что он не улыбается мне, и чувствовала, что начинаю никнуть на этих нескольких метрах, которые отделяют меня от него, и моя радость куда-то уходит, и тревожное беспокойство, с которым я долго боролась, снова берет верх. Я остановилась перед Адамом, стояла как столб, а мне так хотелось, чтобы он меня обнял, но он даже не шевельнулся. Неужели он так сильно изменился за эти несколько месяцев? Такое возможно?
– Добрый день, – сказал Адам, словно пришел к хозяйке купить яйца, или в магазин, или в какую-то контору, или получить паспорт, и холодно протянул мне руку.
– Привет, Адам! – Тося как будто выросла из-под земли и впервые в жизни покраснела. Они, как обычно, ударили ладонью об ладонь, но на этот раз получилось неестественно. Тося схватила под руку отца. – Мы уже должны идти, – проговорила она, и они ушли.
Я осталась одна, Адам отвел глаза, посмотрел на дверь дома.
– Можно мне войти?
– Да, пожалуйста, – ответила я, как если бы я работала на почте и вручала кому-то заказное письмо.
Адам направился к дому, я плелась за ним, как теленок, которого ведут резать.
– Может быть, выпьешь чаю?
Я не смотрела на него, не знала, как себя вести, не хотела видеть избегающего меня холодного взгляда. Я пошла в кухню и поставила чайник.
– Спасибо, я спешу.
Борис поднял голову, встал, на прямых лапах подошел к Адаму, виляя опущенным хвостом, Адам легонько шлепнул его по голове, Борис поднял морду и посмотрел нам вслед, а мы вместе направились в комнату. Адам похудел. Он наклонился, отключил компьютер, смотал кабель, но на меня не смотрел, не видел, как я хорошо выгляжу только потому, что он должен был это заметить, должен был соскучиться по мне, должен был все вспомнить. Он разъединял провода, а из меня уходили жизнь и радость, что я наконец его вижу. Я ушла в кухню за документами и ключами от машины. Одежда, которую он достал из шкафа, лежала на кровати, Адам носил ее в машину, ему пришлось несколько раз возвращаться.
– Еще дрель, – тихо сказал он.
Я открыла шкаф и вытащила из-под своих кофточек дрель, положила на кровать, пусть уж он ничего не забудет это, собственно говоря, все, все его имущество. Обернулся за четыре ходки, загрузил одну машину, и ни следа не осталось от мужчины моей жизни.
И казалось, он совсем не настроен был со мной говорить.
Адам взял монитор, я услужливо придержала дверь, а сердце у меня так обливалось кровью, что стал красным пол, я это отчетливо видела, но он этого не замечал. Я стояла в дверном проеме, и слова застревали у меня в горле.
Что ты делаешь, Адасик Голубой? Почему ты меня разлюбил?
– Ну, держись! – попрощался Адам. – Я должен бежать. Он взял дрель, положил ее на компьютер, монитор уже был в машине, огляделся кругом, не забыл ли чего, на меня даже не взглянул.
«Ты меня забыл!» – хотела я крикнуть, но, конечно, не сделала этого.
– До свидания, – сказала я, глядя, как он прошел к воротам, открыл их, сел в машину. Я заперла ворота, пошла на кухню и что есть мочи стиснула зубами руку.
Вечером пришла Уля.
– Я видела Адама, – сказала она, выжидая, как отреагирую я.
– Я тоже, – ответила я, и у меня даже не было желания предложить ей чай.
– Ты поговорила с ним? – спросила подруга.
«Я хочу быть одна! – крикнула я. – Хочу быть одна, я всегда одна, у меня ничего не получается, в моей жизни нет ничего постоянного, я не хочу сейчас с тобой говорить, потому что начну рыдать от отчаяния, а ты будешь мне говорить, как замечательно прожить всю жизнь с одним мужчиной и какой замечательный Эксик, а я не желаю это слушать! У тебя своя жизнь, у меня – своя!»
Я открыла глаза и увидела приветливое Улино лицо.
– Я хочу побыть одна, – прошептала я. – Прости, Улька, у меня сейчас нет сил с кем бы то ни было говорить, даже с тобой. Мне надо, – и я почувствовала, что у меня срывается голос, – мне надо подумать, что делать, как жить… Я должна… понять… почему…
Уля не ушла, а, наоборот, встала и пошла в кухню, поставила греть воду.
– Я сделаю тебе чай, – успокоила она меня. – Не переживай, теперь все образуется…
– Образуется? – Печаль так внезапно сменилась удивлением, что я сама была поражена. – Что должно образоваться? Я уже на другом этапе, чем была… а теперь… теперь мне придется научиться жить без него и… – И больше я ничего не могла сказать, потому что невозможно объяснить Уле, что значит потерять кого-то, кого любил всем сердцем, кому полностью доверял. Нельзя требовать от Ули, чтобы она ощущала то, что я чувствую. Она не поймет этого никогда. И поэтому мне необходимо побыть одной, – Уля, прошу тебя…
А Уля обернулась и совершенно напрасно повторила:
– Ютка, все образуется, вот увидишь. Тося уже счастлива, и ты тоже будешь, ты поймешь, что для тебя самое важное…
Уля ушла, я впустила котов в дом и достала из буфета тетино снотворное.
Легла в постель и заснула. Не слышала даже, когда вернулась Тося.
ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ НА ТВОЕМ МЕСТЕ…
Я проснулась чуть свет и не могла заснуть. Солнце уже взошло, стояло холодное утро, роса подрагивала в солнечных лучах. Я широко распахнула дверь, коты нехотя поплелись в сад, Борис взглянул на меня и не встал. Я пошла на кухню и поставила кипятить воду для чая. Взяла хлеб, но при мысли о еде мне сделалось плохо. Не хотелось ни плакать, ни смеяться. Казалось, что я смотрю какой-то дурацкий фильм, в котором сама принимаю участие. Я – это я или кто-то другой? Эту женщину в зеленом махровом халате с темными волосами зовут Юдита? Чем она теперь будет заниматься в жизни? Как она будет вставать каждый день и зачем? Что с ней?
Я встала под душ и окатила себя холодной водой, словно в наказание. За свою жизнь. Что за проклятие тяготеет надо мной? Мне тридцать девять лет. Вернее, к чему обманывать себя, – сорок. Я могу жить без него. Я не умерла от любви, не вскрыла себе вены, не приняла ничего, что могло бы причинить мне вред. У меня есть дом, дочь, коты и пес, который угасает. Ничего не изменилось. Я приготовлю Тосе завтрак, засуну белье в стиральную машину и сяду к компьютеру. В среду отвезу письма в редакцию. Время от времени буду включать этот чертов гидромассажер, и мой позвоночник будет доволен. Скоро перестанет болеть сердце, либо я привыкну к тому, что оно болит. Ибо такова жизнь.
