Татьяна Тронина - Роман с куклой
Но ее, этой разделенной любви, не было.
– Ива!
Она вздрогнула, открыла глаза. По саду шел Толик Прахов.
– Привет… – равнодушно сказала Ива.
– Добрый вечер. Слушай, ты Еву видела?
– Видела.
– А я сейчас к ней звонил в дом – никого… Мама сказала, что она заходила к нам, искала меня.
– Наверное, твоя Ева снова в Москву умчалась… – холодно уронила Ива.
– Ой, что было! – огорченно и в то же время весело вздохнул Толик. – Она же с мамашей моей в пух и прах разругалась. Мамаша «Скорую» себе вызывала…
– Да ты что! – вздрогнула Ива. – Эта дрянь посмела потревожить Веру Ивановну?.. Больного человека чуть не уморила?..
Прахов посмотрел на Иву какими-то странными глазами – словно та говорила несусветные глупости. Потом сел с ней рядом на ступеньки.
– Ива… Ива, эта женщина – Ева, сказала моей матери то, что я ей всю жизнь боялся сказать.
– О чем ты?
– О том, что моя мамаша здорова! Все ее выдуманные болезни – как индульгенция ее бесполезной жизни!
– А «Скорая»? – осторожно спросила Ива.
– Да не было у мамаши никакого инфаркта! Давление немного подскочило, и только… Я вот теперь думаю – зачем Ева меня искала?
Ива отсела от Прахова подальше.
– Ева, Ева… Далась вам всем эта Ева! Я просто не понимаю, что в ней находят мужчины, – с раздражением сказала она.
– Она настоящая, – подумав, ответил Прахов.
– Какая?.. Ой, не смеши меня, Толик! Эта ваша Ева – вроде сока из химического порошка… Цвет, запах, вкус! А на деле – одни консерванты да подсластители. Она насквозь искусственная.
– Она настоящая! Она живая! – раздраженно замотал головой Толик. – Ты не понимаешь, Ива…
– Так что же она на тебя никакого внимания не обращает, а? Михайловского нет, а ты ей все равно не нужен!
– Ничего… – ожесточенно пробормотал Прахов. – Он вернется, и они разведутся. И вот тогда Ева станет моей…
– Никакой логики! – усмехнулась Ива. – И… и Даниил не вернется, – произнесла она уже совершенно другим тоном.
– Что?
– Он не вернется, – с тоской повторила Ива.
– Почему? Ты что-то знаешь? – беспокойно спросил Прахов.
– Нет. Никаких известий – если ты об этом. Я просто чувствую… Я чувствую, что он умер, – с трудом выговорила она и закрыла лицо руками.
– Это эмоции, Ива. Он не умер. С чего бы это…
– Он умер! – Она почувствовала, как давно сдерживаемые рыдания потихоньку начинают распирать ее изнутри. – И это мы убили его. Я и ты. Ты, Толечка, Каин. Ты убил своего брата!
Толик сморщился, точно разжевал лимон.
– Боже, какие пошлости… Какой пафос, какой надрыв! Ива, мы не герои дамского ток-шоу, в конце концов… – с отвращением выговорил он.
Но Ива уже рыдала, закрыв лицо руками.
– Ну перестань… Перестань же! – он затряс ее за плечи. – В конце концов, это была твоя идея. Это ты убила Даниила, если уж на то пошло!
– Я… я просто хотела… я хотела, чтобы они не были вместе! – сквозь судороги рыданий, задыхаясь, едва выговорила Ива.
– Все правильно. А я хотел, чтобы Ева не была с Данькой… – с веселой злостью продолжил Прахов. – И никто не хотел никого убивать! Разве не так?
– Но… но все равно… все равно мы убили его!
Он обнял Иву, прижал к себе, стремясь заглушить ее плач. Ива попыталась вырваться – но Прахов держал ее крепко. Она дернулась еще раз, а потом, совершенно обессилев, продолжила плакать, уткнувшись ему в плечо. «Вот два человека… Неплохие, в общем-то, люди. Оба одинокие, со схожими характерами… – несколько отстраненно подумала она. – Так почему же мы не можем быть с Толиком вместе? А вот не можем, и все тут!»
– Толик…
– Что?
– А вот если Бог есть – он нас накажет? А, как ты думаешь?.. – всхлипывая, спросила она.
– Детский сад какой-то! – не выдержав, тихонько засмеялся Прахов. – Да за что же нас наказывать? Мы же никакого злодейства не замышляли, мы просто хотели кусочек счастья от жизни получить – и только. Мы с тобой обычные люди, как и все!
– Это ты так думаешь, – постепенно успокаиваясь, произнесла Ива. – Разумеется, всякий хочет себя оправдать. Никто не хочет считать себя подлецом, трусом, негодяем, убийцей, вором… Но есть истина, которая существует вне нас. Она как зеркало! Вот представь… – Она отстранилась и вытерла слезы. – …Вот представь, Толик, что ты заглядываешь в это зеркало. И что ты там видишь?
– Нету зеркала. Нет никакой абсолютной истины. Ничего нет! – мрачно произнес Толик. – Есть одно лишь женское извращенное воображение и склонность к мазохизму.
– Ты Каин, – с особым удовольствием повторила Ива. – Ты – Каин.
– Замолчи. Истеричка…
– Ты Каин!
Он вскочил, быстрым шагом пошел к воротам. Оглянулся на полпути:
– А ты тогда кто?! – и пошел дальше.
Солнце зашло, и теплые июльские сумерки опустились на сад. Ива машинально включила свет на веранде, села за стол. Сразу же налетели ночные мотыльки, принялись кружить хороводы вокруг лампы.
Она стала вспоминать, как разговаривала по телефону с женой губернатора Мигунова Еленой Дмитриевной.
Коротенькое вступление – счастливые воспоминания о детстве, о дружбе матери и этой самой жены Мигунова. «Вы для меня родная, Елена Дмитриевна, вы совсем как мать для меня… Да-да, я именно так вас вспоминаю! Бывают неблагодарные люди, но я себя к таким не отношу… Может, это мелочь и ерунда, но я спешу сообщить вам, Елена Дмитриевна…»
Жена Мигунова поначалу молча, не задавая никаких вопросов, слушала Иву. Только пыхтела в трубку – как-то раздраженно-нетерпеливо, пока еще не понимая, что же такое хочет рассказать ей взрослая дочь ее бывшей московской подруги.
«…и вот представьте, недавно узнаю, что мой сосед по даче, писатель Михайловский… Да-да, тот самый, который исторические романы пишет! Так вот, он недавно кое-что задумал, с подачи своих дружков из Думы… Это политика, чистая политика! Направленная против Сергея Евграфовича, вашего мужа. Я, конечно, уверена, что ничего у Михайловского энд компани не выйдет, но считаю своим долгом, как родной матери…»
«Короче!» – сдавленно выдохнула мадам Мигунова. Она выслушала Иву, не перебивая, лишь изредка задавая наводящие вопросы. Она была тупой и очень конкретной, как теперь принято выражаться, бабой. Полностью уверенной в том, что знает все лучше своего мужа. Лучше всех!
«Вы уж, Елена Дмитриевна, держите ухо востро… Проконтролируйте, так сказать, этот визит… Не дай бог, Михайловский пасквиль какой напишет! Конечно, никто ему не поверит, но все равно неприятно будет…»
«Короче! Что ты предлагаешь, Вета?»
