Развод. Пусть горят мосты - Стася Бестужева
Ему нравится играть грязно? Что ж, посмотрим, кто играет грязнее. У меня есть записи Ники. У меня есть информация о его финансовых махинациях. И теперь у меня есть время — вынужденный отпуск, который он же и организовал.
Время, которое я потрачу на то, чтобы перевернуть весь его мирок с ног на голову.
Пусть горят мосты. Но на этот раз гореть будут его мосты к спокойной, безнаказанной жизни.
Глава 37
Офис Сергея Леонидовича гудит от активности, как военный штаб накануне решающей операции. Его помощники перебирают документы, делают звонки, готовят запросы. А я сижу напротив него с диктофоном в руках — тем самым, что вчера передала мне Ника. Маленький серебристый прибор, который может изменить исход всей войны.
— Запись превосходного качества, — говорит Сергей Леонидович, снимая наушники после прослушивания. — Голоса четко различимы, содержание более чем красноречивое. "Избавиться от наследства предыдущего брака", "ускорить процесс"... Это мощные доказательства истинных намерений ответчика.
— А что с финансовой проверкой? — спрашиваю, чувствуя, как внутри растет холодное удовлетворение.
— Подаю заявление сегодня же, — он постукивает ручкой по столу. — У нас есть достаточно оснований для инициирования проверки налоговой службой. Подозрения в двойной бухгалтерии, уклонении от налогов, возможном отмывании средств. А параллельно направляю материалы о фальсификации медицинских документов в прокуратуру.
Каждое его слово как музыка для моих ушей. Наконец-то мы переходим в наступление, перестаем только обороняться от ударов Павла.
— Елена Викторовна, — Сергей Леонидович наклоняется вперед, — вы понимаете, что после подачи этих заявлений Павел может стать... непредсказуемым? Загнанный в угол хищник особенно опасен.
— Понимаю, — киваю я. — Но другого выбора нет. Он уже лишил меня работы, дома, детей. Что еще он может отнять?
Вопрос оказывается пророческим. Через час после выхода из офиса адвоката телефон начинает разрываться от звонков. Павел. Снова и снова.
Наконец отвечаю.
— Что тебе нужно? — говорю холодно.
— Ты сука, — его голос дрожит от ярости, — думала, что я не узнаю о твоих походах к адвокату? О твоих жалобах в налоговую?
Значит, у него есть источники информации даже там. Неудивительно — в строительном бизнесе без связей в налоговой далеко не уйдешь.
— Я всего лишь борюсь за справедливость, — отвечаю спокойно, хотя руки слегка дрожат.
— Справедливость? — он издает звук, похожий на лай. — Ты пытаешься уничтожить меня! Разрушить все, что я строил годами!
— Это ты разрушил все, Павел. Нашу семью, доверие детей, мою репутацию...
— Хватит! — кричит он. — Слушай меня внимательно, стерва. Если ты не отзовешь свои заявления, если продолжишь этот цирк... ты пожалеешь. Клянусь, пожалеешь.
Угрозы. Открытые, неприкрытые угрозы. Включаю запись на телефоне — пусть у Сергея Леонидовича будет еще одно доказательство истинной натуры Павла.
— Угрожаешь мне? — спрашиваю. — Замечательно. Продолжай.
Он дышит в трубку, пытается взять себя в руки. Потом голос меняется — становится вкрадчивым, почти ласковым.
— Лена, — говорит он совершенно другим тоном. — Прости. Я не хотел кричать. Просто... я переживаю. За тебя, за детей, за нашу семью.
Резкая смена тактики. От угроз к обаянию за считанные секунды. Классический прием манипулятора.
— У тебя есть две минуты, — говорю. — Говори по существу.
— Хорошо, — он делает глубокий вдох. — Я понимаю, что мы оба зашли слишком далеко. Причинили друг другу слишком много боли. Может, пора остановиться? Найти компромисс?
— Какой компромисс? — хотя уже догадываюсь.
— Полюбовное соглашение. Цивилизованное решение для цивилизованных людей. Дети официально остаются со мной — им здесь хорошо, стабильно. А ты... ты получаешь щедрое содержание. Сто тысяч в месяц. Плюс право видеться с детьми каждые выходные, проводить с ними каникулы.
Сто тысяч в месяц. Больше, чем я получала, работая врачом. Соблазнительно, если не знать, что за этим стоит.
— И взамен? — спрашиваю.
— Взамен ты отзываешь все заявления. Прекращаешь... копание в делах моей компании. Мы расстаемся по-хорошему, остаемся друзьями ради детей.
Ловушка. Красивая, продуманная ловушка. Согласись я на это "полюбовное соглашение" — и все мои доказательства его финансовых махинаций пойдут прахом. А через полгода-год он найдет повод сократить выплаты, ограничить мои встречи с детьми. Что я смогу ему противопоставить, если сама откажусь от всех обвинений?
— Нет, — отвечаю коротко.
— Подумай, Лена, — в его голосе появляются умоляющие нотки. — Сто тысяч в месяц. Ты сможешь не работать, заниматься тем, что нравится. Путешествовать, учиться, найти нового мужчину...
— Нет, — повторяю тверже.
— Почему? — теперь в голосе снова проскальзывает злость. — Что тебе еще нужно?
— Правда, — отвечаю просто. — И мои дети. Рядом со мной, а не в качестве гостей по выходным.
— Тогда получишь ничего, — голос становится ледяным. — Ничего, кроме боли и разочарований. Я уничтожу тебя, Лена. Профессионально, финансово, морально. Ты будешь умолять меня о пощаде.
— Попробуй, — бросаю я и сбрасываю звонок.
Руки дрожат, сердце колотится, но внутри — странное спокойствие. Мосты сожжены окончательно. Теперь только победа или полное поражение.
* * *Телефон звонит через полчаса. Максим.
— Лена, тебе нужно срочно приехать в больницу, — его голос напряжен.
— Что случилось? — сердце пропускает удар. — С тобой все в порядке? С коллегами?
— Со мной все хорошо. Но здесь... здесь тебя кто-то ждет. Кто-то очень важный.
— Кто? — не понимаю я.
— Приезжай, сама увидишь. Это касается... твоего дела. И это может изменить все.
Еду в больницу в полном недоумении. Что еще может измениться в моей жизни? Кто может ждать меня там? Неужели Павел добрался и до Максима, пытается через него на меня давить?
Парковка больницы встречает привычной суетой. Машины скорой помощи, посетители с цветами и пакетами, медперсонал в белых халатах. Мой мир, от которого меня оторвали волевым решением коррумпированной комиссии.
Максим ждет у главного входа. Лицо серьезное, но в глазах что-то... надежда?
— Она в моем кабинете, — говорит он, ведя меня по знакомым коридорам. —
