Рассветная мечта - Татьяна Владимировна Голубева
Наташа наконец засмеялась. Развелось сторожей на ее голову…
— Но почему он ни разу даже не позвонил мне? — решилась она спросить наконец. — Мог бы как-то намекнуть… я готова хоть полжизни ждать.
— Ох… тоже мне Пенелопа. Я же сказала — он романтик. Хочет прийти к тебе только тогда, когда сможет сделать реальное предложение и сразу отвести в ЗАГС, вот и все. Но — боится. Боится, что ты его пошлешь куда подальше.
— Я? — разинула рот Наташа. — Я — пошлю? Он что, с ума сошел?
— Похоже на то, — кивнула Лидия Кирилловна. — В общем, ты ничего не знаешь, договорились? А то он с меня голову снимет за нарушение заговора молчания.
— Я ничего не знаю, — ответила Наташа, лопаясь от радости. — Ничего. Ничегошеньки…
Лидия Кирилловна расхохоталась.
— Господи, до чего же приятно смотреть на влюбленных дураков! Только не забудь, девочка: лично я хочу иметь не меньше трех внуков. А лучше побольше.
— Сколько захотите — столько и нарожаю! — пообещала Наташа. — Хоть дюжину! Если ваш сын согласен с этой идеей.
— Он согласен, — сообщила Лидия Кирилловна. — Можешь не сомневаться.
Наташе казалось, что ее сердце вот-вот разорвется от счастья.
Глава 38
Конечно, Наташа опять не спала всю ночь. И до самого рассвета грезила о том, как все это будет. Наверное, он придет к ней… но ведь она так и не закончила ремонт! Неужели Андрей увидит вот эту старую обшарпанную комнату? Стыд-то какой! Нет, надо как-то устроить по-другому… ну, предложить ему встретиться в кафе, например. И он придет с букетом белых роз, и они выпьют немножко шампанского, а потом он скажет: «Наташа, будь моей женой!» Жена… Как это удивительно… Госпожа Сафронова. Наталья Игоревна Сафронова. Обалдеть можно! И они будут венчаться в Никольском соборе. Или в Преображенском. Или еще где-нибудь, пускай Андрей сам решает…
А может быть, он сделает ей предложение у Лидии Кирилловны? В окружении старых театральных афиш, и на них будут смотреть со стен фотографии — артисты цирка и сцены из опер, в которых пела мать Андрея… И Лидия Кирилловна наверняка устроит какой-нибудь замечательный спектакль, она на это мастерица… и будет невероятно весело, и хорошо, а потом Наташа расскажет обо всем Алле и Ольге Ивановне… Как жаль, что нельзя похвастаться прямо сейчас! Черт ее тянул за язык, когда она обещала помалкивать! Ну, ничего не поделаешь, теперь придется терпеть…
А может быть, он попросит ее руки где-нибудь в парке… Они могут, например, отправиться на прогулку в Павловск, и там, под вековым дубом, он скажет: «Наташа, я люблю тебя…» Но тут, же Наташа представила почему-то, как в самый лирический момент ей на голову падает желудь. Да уж… в парк лучше не ездить. Можно и городским пейзажем обойтись.
В общем, это была ночь хотя и бессонная, но счастливая.
А перед самым рассветом Наташе пригрезилась и вовсе уж сказочная картина. Они с Андреем танцуют в огромном светлом зале с белыми колоннами… и на Наташе легкое белое платье, а Андрей во фраке… и нежно поют скрипки и гобои, и солнечные лучи ложатся на паркет золотыми лужицами, а с потолка, с огромного плафона в лепной раме, смотрят на них ангелы… и Наташины родители. И бабушка.
Придя утром на работу, Наташа не нашла на своем столе ни цветов, ни конфет. И, не удержавшись, засмеялась вслух. Коллеги разом подняли головы и уставились на девушку. Но ни одна из женщин не решилась задать вопрос. Наташа за все время работы в этой фирме так и не сблизилась ни с кем, держа свою душу на замке. И разговаривала только о работе и о погоде. Однако в том, что в личной жизни девушки произошли какие-то серьезные перемены, ни одна из работниц бухгалтерии не усомнилась ни на секунду. Уж очень ярко горели зеленые глаза…
А в остальном день прошел как обычно. Но Наташе пришлось приложить немало усилий, чтобы справиться с рассеянностью, то и дело одолевавшей ее. Однако работа есть работа… пусть даже очень скоро придется с ней расстаться. Наташа знала, что многие женщины не хотят сидеть дома и просто воспитывать детей, считая, что это ставит их в унизительное положение некоей машины для воспроизводства поколений. Им хочется делать свою карьеру, кем-нибудь командовать, доказывать самим себе и окружающим, какие они умные и самостоятельные. Нет, Наташа совсем не стремилась к такой самостоятельности. Ее вполне устроила бы роль любящей жены и хорошей матери. А работать и зарабатывать должны мужчины.
Во время обеденного перерыва Наташа решила пойти не в ближайшее кафе, где собиралось большинство сотрудников фирмы, а куда-нибудь подальше, чтобы побыть наедине с собой и еще раз перебрать в памяти все события последних дней. Ей это доставляло огромное удовольствие.
Но обед оказался испорчен. Едва Наташа успела заказать куриный бульон и эскалоп, как за соседний столик уселись два слегка подвыпивших мужика лет по тридцать с небольшим. Один из них был одет в поношенную камуфляжную форму, другой был в черных джинсах и очень яркой рубашке, разрисованной обезьянами и ананасами. И они сразу же уставились на Наташу и принялись обмениваться громкими замечаниями по поводу ее внешности. При этом то и дело звучали слова настолько грязные, что через пару минут к мужикам подошел хозяин кафе и попросил их выйти. Наташа изо всех сил старалась делать вид, что ничего не замечает, но внимание всех посетителей кафе уже было приковано к скандалу, и, разумеется, каждый видел, что именно послужило его причиной.
Мужики выходить не пожелали и пригрозили хозяину, что если он будет выступать, то добром это не кончится. Но хозяин кафе явно был не из слабаков, к тому же ему на помощь тут же явились двое кухонных работников со здоровенными скалками в руках. Подвыпившие приятели сдались и наконец, покинули кафе. Но Наташа уже не могла есть. Она рассчиталась за нетронутый обед и тихонько выбралась на улицу.
Ясный солнечный свет и теплый ветер помогли Наташе успокоиться, и все равно в глубине ее души остался неприятный осадок. Надо же, сердито думала она, возвращаясь в фирму, всю жизнь прожила спокойно, никто и внимания не обращал на какую-то замухрышку, и вдруг стала черт знает какой красавицей, шагу не сделать, чтобы кто-нибудь не привязался… Скорее бы запереться в четырех стенах собственного дома — и жить только для одного человека, для него и ради
