Жестокие игры мажора - Маша Демина
Все, что я делал с девушками: трахал и использовал их в свое удовольствие.
Но с Алисой… Блядь. С ней все было иначе.
С самого первого раза. Когда я позволил ей себя обмануть. Когда не воспользовался ей, хотя мог. Что-то внутри меня не хотело, чтобы я так быстро покончил с этой девчонкой. И я так и не понял, в какой момент все вышло из-под контроля. Я просто утонул в этой девушке, но, побоявшись признаться себе в очевидном, все испортил.
Дверь общежития открывается, и я вижу светлую копну волос, прежде чем Алиса поворачивается в мою сторону.
Сердце каменеет при виде ее мягкого выражения лица. И это причиняет физическую боль. Я хочу прикоснуться к нему, но не уверен, что она позволит мне когда-либо это сделать.
Я не отдаю себе отчета, когда ноги несут меня к ней. Я заставляю себя остановиться, только чтобы не напугать ее. Черт возьми. Я не в адеквате. Мне лучше уйти. Но я не могу…
— Алиса.
Она замирает. Я вижу, как стремительно напрягается ее тело. Дыхание сбивается и тяжелеет. Вижу это по вздымающимся плечам.
А потом она срывается с места обратно в общагу. Но я успеваю догнать ее и положить на дверь ладонь, не позволяя открыть.
Дыхание Алисы становится слишком шумным. И я ненавижу себя за это. Я пугаю ее. Но если отпущу — она убежит, не выслушав.
— Не прикасайся! — шипит она. — Отойди от меня…
Медленно сглотнув, я отступаю, сжимая руки в кулаки.
— Я не буду, только поговори со мной…
Она снова порывается скрыться в общаге, и я снова нарушаю дистанцию и хлопаю ладонью над ее головой.
Так и замираем.
Она — прижавшись лбом к двери. Я — к двери ее практически прижимая.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
Ладонь, упертая в шершавую поверхность, снова непроизвольно сжимается в кулак.
— Не гони, Алис. Мне хуево пиздец.
— Это тебе-то хуево?
Она резко разворачивается и изо всех сил толкает меня в грудь.
— А мне, думаешь, легко?! Как ты вообще смеешь приходить сюда?!
— Алис, я…
— Что, ты? Циничная мерзкая сволочь?! Которая спорит на девственность девушек?
На мгновение я теряюсь.
— Что? Не ожидал, да? — в ее голосе тонна презрения.
Качаю головой.
— Я все объясню…
— Мне не нужны твои объяснения. Просто оставь меня, ясно! — ее трясет. — Если ты пришел, потому что боишься, не переживай. Твоя мать позаботилась о моем молчании.
— Что она наговорила тебе?!
Алиса зажмуривается, но проглатывает свои слова и разворачивается, чтобы уйти, но на этот раз я хватаю ее за руку. Мягко. Словно ее рука — это крыло бабочки, которое нельзя повредить…
Но не успеваю и рта открыть, как моя щека вспыхивает от пощечины.
— Не смей, — сипло шипит она. — Иначе я забуду о деньгах, которые мне вручила твоя мать и напишу на тебя заявление! Ты чудовище! Убирайся!
— Алис… — голос надламывается. — Успокойся. Я уйду. Только дай мне сказать…
Но она уже не слышит меня. Никого и ничего кроме своей истерики.
— Я видеть тебя не хочу! Ты животное! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу-у-у!
Я медленно отступаю назад, задыхаясь от того, что вижу и слышу. И оттого, что не могу успокоить ее. Она разрывается на моих глазах. Разбивается, как хрустальная ваза. А я — причина ее разрушения.
Из подъезда выбегает вахтерша и начинает успокаивать Алису, но истерика слишком глубоко поглотила ее, и Алиса падает на колени, обнимая свои хрупкие плечи дрожащими руками.
Но ни на секунду она не перестает проклинать меня.
И сколько бы я не увеличивал расстояние между нами, ее слова становятся лишь громче в моей голове.
Чудовище.
Ублюдок.
Ненавижу.
Глава 28
— Что ты делаешь? — встревоженный голос Иры доносится за спиной, пока я собираю деньги обратно в чемодан. Приходится складывать аккуратно, потому что иначе чемодан никак не закрыть.
Сегодня я проснулась с отчетливым желанием забрать документы из вуза и заодно избавиться от брошенных, как подачка, денег, чтобы меня больше ничего не связывало с этим семейством. Я никогда не буду у них в долгу.
— Ты все-таки решила вернуть деньги?
Я не отвечаю.
После вчерашней истерики я вообще не хочу ни с кем общаться.
Я хочу уйти из общаги. Не видеть Иру, никого не видеть. Куда угодно, лишь бы забыть…
О жестокости людей. О предательстве. О своей наивности и несбывшихся мечтах. Но больше всего хочу забыть о нем, а еще сильнее хочу никогда… никогда больше не видеть его.
Я не верю ни единому слову этого ублюдка. Слишком поздно раскаиваться. Он уничтожил все хорошее, что когда-то было во мне, и словами ничего не исправить. Какими бы искренними они ни были. Но даже если я когда-нибудь забуду о нем или смогу простить и отпустить… я всегда буду помнить, как жестоко он поступил со мной.
Это я не хочу забывать. Такое нельзя забывать. Я сделаю так, что эта боль станет моим опытом и мудростью. Моей броней, которую больше не пробьет ни один чертов мудак.
Вчера я пролила из-за Илая Багирова последнюю слезу.
Вчера я последний раз была слабой.
— Алис, это большие деньги, — Ира снова вторгается в мои мысли. — Оставь их себе. Ты сможешь прожить на них беззаботно целый год, если не больше.
— Я вроде бы не спрашивала твоего совета, — грубо перебиваю соседку по комнате.
— Прости… просто подумала, что тебе лучше не отдавать этих денег.
— Тебе лучше не думать, Ир.
Я защелкиваю чемодан и дрожащими пальцами собираю волосы в хвост. И даже это невинное действие напоминает о нем. Черт возьми, вот за что мне все это?
Почему после всей жестокости моя чертова память вызывает воспоминание, с какой нежностью его пальцы касались моих волос? Неужели я начну ненавидеть собственные волосы?
Господи, хватит думать. Хватит!
Я не должна ненавидеть свое тело из-за чьей-то жестокости.
Меня могут попытаться унизить другие, кто угодно, но только не я сама.
Этого не будет. У меня есть я, и мы справимся. Должны справиться.
Я уже почти выхожу из комнаты, но зачем-то оборачиваюсь, чтобы попрощаться с Ирой. И тут мои глаза цепляются за снимок на экране телевизора. Что-то внутри меня переворачивается, и я до боли в руках сжимаю ручку чемодана, пока слышу голос диктора как в каком-то тумане.
— Константин Пилатов, который тринадцать лет назад жестоко расправился
