Улей. Книга 3 - Алекс Джиллиан
— Я не смогу убить тебя сам. И ты тоже не сможешь, — удерживая заметавшийся в панике взгляд, Кронос толкает ее в дьявольскую бездну своих глаз, в которых когда-то давно она похоронила свои душу и сердце. — Ты слабость, ради которой я живу, Мари, — сухие губы обжигают ее висок. — Но нам пора возвращаться в ад.
— Все должно быть не так… — сдавленно шепчет она, смаргивая набежавшие слезы. — Это нечестно, Уилл.
— Ты забыла, Мари. В этой игре нет никаких правил. — Кронос задерживает дыхание и прижимается к ее лбу своим. Мария едва заметно кивает и печально улыбается. Когда раздаётся щелчок предохранителя, она уже точно знает, что сегодня умрет, а значит нужно успеть сказать:
— Я не прощу тебя даже в аду, — вцепившись пальцами в окаменевшие от напряжения плечи, Мария прячет голову на его груди, не замечая, что цепь больше не сковывает горло.
— Неважно, Мари. Мы будем гореть там вместе, — обещает он, согревая дыханием ее затылок. — Пора, генерал, — его уверенный голос ставит финальную точку в затянувшейся игре.
Мария Демори закрывает глаза, слушая грохот бьющегося напротив сердца, в котором теряются звуки автоматной очереди. Она не чувствует ни боли, ни страха, когда свинцовый дождь насквозь прошивает их тела. Все заканчивается слишком быстро. Слишком легко.
«Мы этого не заслужили», — проносится в ее голове последняя осознанная мысль, прежде чем ад гостеприимно распахивает свои врата.
Опустив автомат, генерал какое-то время буравит застывшим взглядом забрызганную кровью стену. Медные густые подтеки сливаются с пятнами плесени, образуя причудливые узоры. Если смотреть с его ракурса, то они чем-то напоминают раскинувшиеся крылья с черно-красными перьями…
От жуткого сравнения, рожденного явно нездоровым воображением, по спине генерала пробегает неприятный озноб. Одинцов никогда не был суеверным человек, хотя родился и вырос в фанатично религиозной семье, но сейчас, в этом пропахшем нечистотами, кровью и смертью карцере он впервые в жизни явственно ощущает чужеродное присутствие.
Словно нечто потустороннее, темное и разрушительное витает над изрешечёнными пулями телами. Они по-прежнему крепко держат друг друга в объятиях, будто даже после смерти боятся, что явившиеся по их души демоны приготовили для них разные котлы.
Поежившись, Одинцов отступает назад, стараясь не смотреть на проклятые пятна на стене, но взгляд так и тянется именно туда. Напитываясь кровью, размытые контуры приобретают все более отчетливые формы двух распахнутых демонических крыльев. Багровые перья зловеще мерцают, пульсируют, словно вот-вот вырвутся из бетонной стены.
Лампочка внезапно начинает мигать. Воздух сгущается, грудную клетку сжимают свинцовые клещи, в ушах частит взбесившийся пульс. Боковым зрением генерал замечает мечущиеся вокруг него тени. Волосы на затылке встают дыбом, по позвоночнику градом катится пот.
— Чертовщина какая-то, — тряхнув головой, севшим голосом бормочет Одинцов и пятится назад, отрывая взгляд от стены и уставившись себе под ноги.
— Что с телами будем делать, генерал? — сквозь нарастающий гул прорезается отрезвляющий голос.
Рядовой, доставивший в камеру Марию Демори, обходит Одинцова справа и встает рядом. Оба какое-то время молчат, глядя на истекающих кровью покойников.
— Крылья видишь? — сухо спрашивает генерал, показывая пальцем на стену.
— Нет, только кровь, — спустя несколько секунд отвечает солдат и возвращает вопрос. — А вы?
— Померещилось, — нехотя отзывается Одинцов.
— Ну да, жуткое зрелище, — заметно нервничая, соглашается рядовой.
На самом деле в мертвецах нет ничего пугающего. Труп — это просто труп. За свою жизнь генерал видел их столько, что давно перестал испытывать какой-либо дискомфорт.
Тем не менее на этот раз все иначе. Убить, выполняя приказ и получить глубокое моральное удовлетворение ему довелось впервые. Возможно, причина разгулявшейся фантазии кроется именно в этом. Новый опыт и новые ощущения с проблесками проснувшейся совести. Все-таки получать кайф от убийства — это неправильно, если ты не патологический маньяк-серийник.
— Так что с телами? — снова влезает в его мысли неугомонный боец. Генерал раздумывает ровно минуту, взвешивает все за и против, просчитывает возможности и последствия. Приняв решение, он чувствует, как настроение стремительно ползет вверх. Ему сегодня определённо фартит.
— Головы заморозить, остальное сжечь, пепел поместить в урны и оставить до дальнейших распоряжений.
— Головы-то зачем… — растерянно бормочет побелевший, как мел, солдат.
— Отправим в центральный офис Корпорации, — поясняет Одинцов. — Так сказать, памятный дар в знак дальнейшего сотрудничества и партнёрства.
22
Некоторое время спустя
Диана
Нырнув в лабиринт бесконечности, я растворяюсь в ощущениях невесомости, умиротворяющего покоя и абсолютной тишины. Здесь нет земного протяжения, хаотичных мыслей и пугающих звуков. Нет боли, страха, смерти и потерь. Здесь нет меня. Я часть чего-то большего, совершенного, непостижимого и пронзительно-прекрасного. Я — всё и одновременно ничто. Мне хорошо, легко и спокойно. Я свободна от воспоминаний, чувств и желаний. Я — везде и нигде, и не хочу обратно…
Но что-то происходит, неуловимо меняется. Стены лабиринта сужаются, покрываясь паутиной трещин. Затем появляются скрежещущие звуки, запахи, обрывки воспоминаний.
Нет. Нет. Я хочу остаться.
— Она приходит в себя, — откуда-то издалека доносится незнакомый голос.
— Выйди, — кратко и строго отвечает другой.
Меня тут же неподъёмной тяжестью тянет вниз, безжалостно бросает в ненавистное тело, запирая в нем, словно в клетке. Рваный вдох, резкий выдох, гулкие удары сердца, шум кровотока в венах, горький вкус на губах, колющие спазмы в онемевших мышцах. Я снова дышу, слышу, различаю запахи, чувствую боль. Существую….
Вот только — зачем?
Пошевелив рукой, резко распахиваю глаза. Чеерт. Кажется, поторопилась. Затылок пульсирует, дневной свет раздражает зрительные рецепторы, изображение плывет и распадается на белые точки.
Прищурившись, пытаюсь сфокусировать взгляд на мужчине, но вижу только размытый силуэт, чеканным шагом приближающийся к кровати.
— Диана Дерби? — спрашивает на чистом русском.
— Да, это я, — хриплю, с трудом различая собственный голос.
— Вы способны воспринимать информацию? — мужчина останавливается в метре от кровати.
Жесткий бескомпромиссный тон, строгий костюм, генеральская выправка, твердая уверенная походка, бросающаяся в глаза скупость мимики и жестов. Передо мной либо военный в высоком звании, либо представитель политических структур из высшего эшелона власти, но точно не один из тех, кто рассыпается обещаниями лучшей жизни с экранов телевизоров и городских билбордов.
— Да, — с трудом шевелю губами, чувствуя, как внутри нарастает паника.
— Что вы помните? — мужчина задает конкретный и четкий вопрос.
— Кто вы? — обратив внимание, что он не представился, осмеливаюсь задать встречный.
— Это неважно.
