Так Бывает - Никтория Мазуровская

– Мы это решим, слышишь, если будем вместе, все решим.

– А нечего решать, Дим.

– Я понимаю, ты устала от всего. От меня, от Саныча, от работы. Вы поступали, сдавали экзамены. Ты просто устала, может тебе в отпуск съездить, а, маленькая?

– Ты меня не слышишь, – она шептала, смотрела в его глаза и шептала, потому что говорить громче ей было больно. Она сама себе сердце рвала на части. – Тебе жена нужна нормальная, здоровая. Чтобы детей хотела, чтобы тебя любила…

– А ты не любишь? Ты не хочешь?

– Не хочу, Дима. Я мать, и я знаю, что я сейчас говорю. Я не мечтала о своих детях в юности, в девичестве. Не мечтала о свадьбе, о муже и детях. Никогда. Ты думаешь, это из-за матери и отца, но это не так. Я не хотела, никогда к этому не стремилась.

– Мы поженились, мы были семьей, Таня, не смей говорить, что ты этого не хотела.

– Я хотела тебя рядом с собой. Всегда. Чтобы ты был рядом, чтобы обнимал, чтобы заботился, чтобы любил. Я хотела тебя и была готова тебе дать все, что угодно, лишь бы ты был рядом. Кроме одного.

– Кроме ребенка, – он задохнулся от ее боли, что в глазах увидел. Она беззвучно плакала. Обнимала его лицо своими руками и плакала. – Моя хорошая, но ты сама говорила, что тебе нужно время, чтобы подумать. Ты говорила. Ты хотела развода и простора для мыслей. Я дал тебе развод, уехал. Но только, чтобы вернуться через какое-то время и увезти вас домой.

– Дима, ответь. Просто ответь. Что будет, когда снова встанет вопрос о ребенке?

– Я не понимаю, просто не понимаю, – он вскочил, отбросил ее руки от себя потому, что не хотел делать больно. Ему нужно было двигаться, чтобы себя сдерживать. – Ты боишься чего-то? Потолстеешь, и я тебя брошу? Или боишься рожать? Воспитывать? Чего ты боишься, Таня? Я не понимаю? Все можно решить, все! Лишь бы желание было.

– Я не хочу больше детей, – тихо проговорила, но он не слышал. Дима метался по кухне, как загнанный зверь, как раненый зверь, готовый в клочья, собственными зубами, порвать охотника.

– Не понимаю тебя. Почему?

– Я просто никого больше не хочу! – она закричала, но голос сипел, и вышло шипение, полное невысказанной боли, – Я не хочу больше никого. Мне никто больше не нужен, понимаешь ты или нет! Никто!

– А я? Я тебе нужен? – он тоже не смог сдержаться и повысил голос, но не заорал. Он помнил, что у нее голова болела.

– Дима, пожалуйста, не надо.

– Не надо, что? Я задал простой вопрос. Нужен ли я тебе и не вздумай мне врать, дорогая! Потому что ответ я и так знаю. Я тебе нужен! Нужен так же, как и ты мне, потому что без тебя жить не могу. И уже начинаю за это ненавидеть. Ты всю жизнь мою перевернула с ног на голову, слышишь! Все изменила. И я был рад, и сейчас рад. Но ты мне не веришь, вижу по глазам, что не веришь. И это моя вина. Ты хочешь еще поиграть в расставание? Отлично! Давай! Сколько тебе нужно? Месяц? Год? Два? Сколько?

Он уже себя не контролировал. Не мог сдерживать то, что внутри кипело, обжигало его болью и любовью одновременно. И так всегда. Только с ней. Он злился на нее сейчас, убить был готов за ее слова, за ее молчание, за то, что отталкивает его, как только может. Давит на больное место, бьет по нему со всей силы. Но, с другой стороны, он ее понимал.

Ребенок… а он хоть словом обмолвился о нем? Хоть слово сказал, что хочет? Нет. Но она его не слушает. Конечно, не слушает. Потому что ей тоже больно, и она не видит ничего вокруг, только хочет побыстрей избавиться от него навсегда. Потому, что она его звала. Он слышал. Таня его звала, и он пришел. Все бросил и приехал к ней. И ее это пугает. То, что, несмотря на полтора года порознь, она все равно живет им, думает, скучает, зовет.

Она боится ему поверить. Боится, что сломает ее окончательно.

Дима все это знал, и понимал в какой-то степени.

Все эти месяцы он думал над их жизнью, над ее словами, поступками. Вспоминал и анализировал свои действия. Сравнивал, прислушивался к своим ощущениям.

– Ты не ответил.

– Что? – Дима зло переспросил.

– Я спросила про ребенка, и ты не ответил. Ты промолчал Дима, потому что сам не знаешь. Ты хочешь знать, нужен ли мне? Нужен, но что с того? Что это знание меняет, скажи?

– Что бы я сейчас тебе ни сказал, ты мне не поверишь. Просто потому, что боишься. И я не буду ничего говорить. Ты хочешь еще побыть свободной,– пусть. Будь! Но, Таня, когда мы встретимся в следующий раз, я тебя больше не отпущу. Запрусь в спальне, вместе с тобой, и ключи выброшу. Слышишь! – он склонился к ней и шептал последние слова прямо в пересохшие губы, – Я тебя затрахаю до смерти, так что ты не то, что думать не сможешь, ты даже ходить будешь не в состоянии. И это не угроза. Ты меня любишь, что бы ни говорила и не думала. Хочешь свободы, получай. Но потом буду только я, и еще раз я! Я тебе обещаю.

Он видел, как от его слов у нее зрачок расширился, как ускорился пульс, затрепетала жилка на шее. И дыхание стало поверхностным. А губы…губы она облизала языком, потому, что стали невыносимо сухими. И Дима был уверен, что она стала влажной. Там, в центре своей женской сути, она стала влажной просто от его слов, от его шёпота и от его дыхания на ее губах. И это не могло его не радовать.

Все эти детали говорили об одном. Его женщина его хочет. Пусть она не верит его словам, пусть. Но она его зовет, и она его хочет.

Все мужское в нем ликовало в тот момент. И ему стоило титанических усилий не сорваться и не поцеловать ее раскрытые губы. А он хотел, черт побери, хотел ее поцелуй. Хотел сорвать с ее губ пронзительный стон удовольствия, когда их языки соприкоснутся, когда