Только не|мы (СИ) - Игорь Толич

Было заметно, что дирекция не столько обеспокоена нашим заявлением, сколько польщена, потому как сам Эглитис кунгс не просто почтил своим присутствием неприметный сиротский дом, а возложил на себя ответственность за жизнь одного из воспитанников.

— Одного из самых трудных воспитанников, — подчеркнула директорша, пытаясь уловить в наших лицах толику сомнения. — Аутизм — непростая болезнь, изученная на данный момент поверхностно. Потому что в каждом конкретном случае она проявляется по-разному. Нет двух одинаковых аутистов. Валдис очень закрыт. Но есть надежда, что он станет более отзывчив в семейной атмосфере.

Нас повели на первое знакомство. Строго говоря, первым оно было только для Андриса, но я тоже шла, преисполненная самых волнительных чувств, будто ступала на неизведанную тропу, которая начиналась прямо сейчас, а уводила туда, откуда нет выхода, и неизвестная конечная точка.

Валдис зашёл в комнату для бесед, отделённую от общего пространства, и огляделся. На нём был чёрный мягкий костюм, состоящий из брюк и кофты с капюшоном. Белые волосы спускались ниже плеч и лежали на контрастной ткани, напоминая о его любимых зебрах. Для своего возраста Валдис был достаточно высок, а мягкие черты лица не по-детски складывались в строгое выражение, от которого при первом взгляде пробегали мурашки.

Его посадили за стол вместе со мной и Андрисом. С нами также была Елена, которая объяснила мальчику, что мы хотим познакомиться с ним поближе, и будет хорошо, если мы понравимся друг другу.

Валдис глядел безучастно. Казалось, слова абсолютно не проникают в него, но я уже знала, что так он реагирует всегда. Он окинул поверхностным взором меня и Андриса, задержавшись на моём лице на секунду дольше. А затем просто сидел на стуле и не шевелился.

Я попросила принести что-нибудь из его вещей. Однако ни пазл, ни шахматы не заинтересовали его.

Спустя час Валдиса увели. Мы остались наедине с Еленой.

— Он переволновался, — пояснила она. — Вы должны понимать, что любое новшество всегда откликается в нём ступором. Он всё слышит, но воспринимает по-своему.

— Ничего, — сказал Андрис. — Мы будем приходить как можно чаще, и тогда он привыкнет.

Я готова была расцеловать Андриса за эти слова. Для меня они значили несравнимо больше, чем любые обещания и размышления. Они значили, что Андрис не испугался, не засомневался, и его решительный настрой никуда не исчез. Конечно, я видела, как он бледен, а за мирным спокойствием прячет оголтелую дрожь и истощает себя настолько, что после визита первым делом пошёл отдохнуть в спальню. Однако ни в тот день, ни во все последующие Андрис не произнёс ничего, что заставило бы меня пожалеть или хотя бы вскользь усомниться в нашем выборе.

— Он похож на тебя, — сказал Андрис, уже засыпая в кровати.

Я сидела с ним рядом, читала книгу и оторвалась от чтения, чтобы поблагодарить его улыбкой.

— А мне показалось, он похож на тебя, — сказала я. — Когда только увидела его, так подумала. У вас есть что-то общее в глазах.

— Есть, — согласился Андрис.

Мы ходили в приют всю зиму.

Валдис так ни разу ничего не сказал, но как-то раз мы вместе выпили чай, а в другое время он просто сидел рядом и чертил в альбоме прямые линии карандашом — одна линия, вторая, третья, четвёртая, пока весь лист не покрывался равномерными делениями. Тогда Валдис переворачивал лист и начинал заново.

— Он так рисует, — объясняла Елена. — И, если рисует при вас, значит, хочет показать своё расположение.

С начала весны нам разрешили забирать Валдиса к себе домой на целый день. Я решила, что это добрый знак, и вскоре Валдис останется у нас на постоянной основе.

Он тяжело переносил дорогу на автомобиле: сначала долго не хотел заходить в машину, потом долго не хотел выходить. Каждый раз это была схватка с неизвестностью и непониманием, когда он смилостивится и решится на то или иное действие. Наверное, я должна была радоваться, что прогресс есть, любой прогресс — даже микроскопический. Уже лишь то, что Валдис садится на заднее сидение автомобиля, являлось огромной победой, но моё терпение давало сбои.

По ночам я плакала, не в силах укрепить свою веру в лучшее. Андрис успокаивал меня, говорил, что всё идёт хорошо, всё идёт лучше, чем он себе представлял. А я рыдала и ненавидела себя за эти слёзы, которые вскрывали мою истинную слабость.

В те дни, когда Андрис был на репетициях или концертах, или снова уезжал на гастроли, или опять к Алексису, я еле-еле скиталась по дому и запрещала себе думать о том, как я стану жить в этом доме, когда Валдис переедет сюда окончательно. В работе мне удавалось забыться ненадолго, но как только я отходила от ноутбука, сразу накрывала апатия от воспоминаний, как Валдис проводил здесь время в последний раз.

А вёл он себя примерно так же, как при первом знакомстве в приюте — садился на стул или на пол и просто сидел неподвижно до того часа, когда нужно было вновь отвозить его в детский дом. Его маленькая замершая фигура навевала ужас. Я представляла себе, что пережили его собственные родители, когда наблюдали такую же сцену: гробовая тишина, застывший взгляд — и так час, два, три, четыре — бесконечно. Валдис не ел и не пил, не разглядывал вещи, не ходил по комнатам, ничем не интересовался — ни старыми игрушками, ни новыми. Живая, но будто лишённая чувств и сознания, статуя.

Я рассказала о том, что происходит, Елене, а она только руками развела:

— Для него это норма. Первый месяц в приюте он так себя и вёл. Вы, главное, не пытайтесь его занять насильно, не утомляйте разговорами и просьбами. Предлагайте ненавязчиво. Оставляйте рядом с ним вещи, еду. Не уходите далеко, но и не сидите близко. От полного одиночества он отвык. Но к новым людям и новой обстановке привыкает подолгу.

Даже соглашаясь с ней, я уже не верила настолько ярко и живо, как прежде, что изменения произойдут, и однажды Валдис сможет раскрыться хотя бы чуть-чуть. Однако месяцы проходили один за другим: апрель сменил март, май подкрался в окна и окрасил листву в зелёный, небо — в синий, море — в изумрудный.

Я стояла на пляже в Юрмале и смотрела на волны, бегущие вдали — кроткие, неспешные, живые. Они излучали энергию, которая текла непрерывно, проникая во всё сущее, но маленький мальчик Валдис оставался нем