Снова мечтай - Мона Кастен
– Ты плакала? – спросил он, нахмурившись.
От знакомого звука его голоса я неожиданно ощутила потребность излить ему душу. Захотела поделиться с ним всем, что меня тревожило. Хотела рассказать ему о том, что случилось в прошлом. Хотела узнать, почему он меня игнорировал, почему так ранил.
В голове закружились тысячи слов. Мне хотелось произнести их все, однако ни одно из них не сорвалось с губ. Я сумела лишь поднять руку и дотронуться до его запястья в нерешительности, то ли притянуть его к себе, то ли оттолкнуть. Все во мне жаждало его прикосновений. Его рук в моих волосах. Его слов в моих ушах, совсем как в ту субботнюю ночь.
Раньше Блейк всегда поддерживал меня. Но те времена прошли. Это он ясно давал понять с момента моего переезда сюда, это же я чувствовала и сейчас. Нельзя открывать ему свое сердце. Так же, как мне нельзя было засыпать в его руках. Это привело только к тому, что мы опять уничтожили все, что появилось между нами. Я просто не могла так рисковать. Если он узнает, что тогда произошло, то начнет меня презирать – еще сильнее, чем прежде. Я это понимала. Поэтому прочистила горло.
– Все хорошо, – прохрипела я.
В глазах Блейка сверкнуло что-то темное.
– Джуд… – начал он, однако я покачала головой и сделала то, что нужно было сделать.
Мягко, но уверенно убрала его руку со своего подбородка. Это причинило мне невероятную боль, но я все равно отступила в сторону, зашла в ванную и закрыла за собой дверь.
Эзра поднял альбом с изображением единорога, который стоял в кольце из блесток и жутковато улыбался.
– Неужели это обязательно? Серьезно?
– Ей понравится, – ответила я.
Он снова неодобрительно посмотрел на фотоальбом, но в итоге пожал плечами и стал разглядывать все остальное, что мы со Скоттом добыли.
На полу у меня в комнате уже лежали мотки скотча с самыми разными узорами, конфетти, упаковочная бумага и подходящая к ней лента для бантов вместе с двумя открытками, которые мне помог выбрать Скотт.
– Ну, раз ты так считаешь. Вот фотографии. – Эзра предложил найти снимки для альбома и распечатать их, однако теперь, когда он протянул мне коробочку, я спросила себя, как вообще на это согласилась. Наверняка он выбрал самые постыдные.
Помедлив, я взяла пачку фотографий и взглянула на него.
– Можешь не бояться. Я хочу, чтобы мама обрадовалась, так что там только красивые кадры, – сказал он и забрал упаковку у меня из рук, чтобы вскрыть ее самому.
Иногда пугало, насколько хорошо он меня знал.
Я подползла к нему по ковру и наблюдала, как брат вытаскивает снимки. Он положил их на пол перед собой и сдвигал по одному, чтобы рассмотреть.
– Сколько ты распечатал? – спросила я, потому что стопка почти не уменьшалась.
– Почти все хорошие, которые нашел у себя на компьютере, – задумчиво произнес Эз и склонил голову набок. – К сожалению, при распечатке они перемешались.
– Мы же хотели вклеить их в хронологическом порядке, да?
Он кивнул:
– Боюсь, нам придется положиться на свою память.
Я потерла ладони, наклонилась и начала раскладывать снимки слева направо. Эзра распечатал даже несколько младенческих фото, на которых невозможно было точно определить, кто из нас кто. Малышами мы выглядели практически идентично прежде всего потому, что после рождения меня постоянно одевали в его старые вещи.
– В любом случае эти будут в самом начале, – сказала я.
– А потом вот эти, – откликнулся Эзра, сосредоточенно наморщив лоб, и подвинул на мою сторону снимок, на котором он впервые держал новорожденную меня. Тогда его волосы были на пару оттенков светлее, а щечки – по-детски пухленькими. Я преспокойно спала у брата на руках, пока он сидел на полу, вытянув маленькие ножки.
– Это же так ми-и-ило. Ух, ты только посмотри на себя, – просюсюкала я и ущипнула его за щеку, которая стала гораздо шершавее, чем на фото, и покрылась щетиной.
Он немного отстранился назад и потер щеку, как будто у меня что-то прилипло к пальцам.
– Не впадай сразу в сентиментальность, иначе мы вообще не продвинемся, – ответил Эз и склонился над следующими снимками.
Я вздохнула и положила фото под другими, чтобы они шли в правильном порядке. Дальше я взяла фотографии из нашей начальной школы, за ними вперемешку следовали кадры с дней рождения, на которых мама гордо улыбалась в камеру.
– Кстати… Кэм тут кое-что рассказал, – обронил Эзра, после того как мы рассортировали примерно половину.
Я замерла на середине движения, но быстро опомнилась и понадеялась, что он не заметил моих колебаний.
– Вот как?
– Он сказал, что утром после вечеринки на прошлой неделе ты выходила из его комнаты.
Я скорчила гримасу:
– Что-то не припомню, чтобы я была в комнате Кэма. Если честно, я даже не в курсе, как она выглядит изнутри.
– Джуд.
Я сделала глубокий вдох. После встречи у ванной вчера вечером я практически не высовывала носа из своей комнаты. Лишь когда Блейк утром уехал в реабилитационный центр, я приготовила себе завтрак. В остальном же время до начала работы я провела, прокручивая хештэг кампании по спасению сериала, буквально парализованная от чистейшего отчаяния, и пялилась в потолок, над которым находилась комната Блейка. Параллельно я спрашивала себя, чем он сейчас занимается и как продвигается его реабилитация. Каждая мысль о нем и о пропасти между нами воскрешала в памяти, как приятно было чувствовать его руки на моем теле. Как сильно его запах напоминал о доме. Как его прикосновение опалило кожу, когда он нежно дотронулся до моего подбородка.
Больше всего мне хотелось спрятать лицо в ладонях, но я спохватилась и велела себе продолжать делать вид, что все в полном порядке. Хотя глубоко в душе знала, что вечно так продолжаться не может. В данный момент моя жизнь напоминала мем с собакой, которая сидит в горящей комнате и заявляет, что все прекрасно.
– Ты тоже мне ничего не рассказываешь о личной жизни. Так почему же я должна делиться своей? – задала я вопрос.
Эзра подвинул ко мне следующие фотографии:
– Потому что ты балаболка, которая обычно выбалтывает мне намного больше, чем я хочу знать.
Туше́, идиот, – подумала я и осторожно подняла обеими руками еще одно фото.
Понятия не имею, кто сделал этот снимок, Эзра или папа. Так или иначе, на нем были запечатлены мы с мамой. Мы стояли,
