Энн Стюарт - Под покровом ночи
— Давай же, проси! — хрипло потребовал он, влекомый неведомой темной силой. — Проси!
Но Кэссиди только невнятно заскулила в ответ, и Ричард приставил свое могучее орудие к её разверстому и алчущему устью, на мгновение ощутив его жар и влагу. А затем одним мощным движением проник внутрь, заполняя её всю своей трепещущей плотью. Ричард понял, что нечеловеческий вопль, вырвавшийся при этом из груди Кэссиди, будет преследовать его до конца дней. Вой, издаваемый, должно быть, языческими плакальщицами перед погребальным костром, безумный крик отчаяния и счастья, опустошения и завершения. Спина Кэссиди прогнулась аркой, а тело одна за другой сотрясали могучие волны безумного оргазма.
В тот же миг без тени сожаления кончил и Ричард. Утопив Кэссиди в жидкой грязи, он взорвался у неё внутри с одержимостью и яростью, которые сдерживал в собственном плену целый день. Словно сквозь пелену он видел молочное тело Кэссиди, извивающееся под ним в пароксизмах оргазма, и наконец сам обессиленно рухнул на нее, продолжая чувствовать, как пульсирующие стены её горячей пещеры выдаивают из него последние капли сока.
Ричард знал, что может сейчас повторить то, что только совершил с Кэссиди. Огонь в его чреслах не утих, и фаллос был крепок, как и прежде. Обуявшая его страсть подталкивала вершить акт соития вновь и вновь, пока оба они не упадут бездыханные.
И тут он расслышал этот странный звук. И даже не сразу осознал, что это звук сдавленного рыдания.
Охваченный стыдом и ужасом, Ричард скатился с неё прямо в холодную и липкую грязь. Кровь бросилась ему в лицо.
— Кэсси, — прошептал он внезапно охрипшим голосом. — Кэсси, деточка!
Эти ласковые слова шокировали его ещё больше; Ричард даже не представлял, что ещё способен произносить их. Он страстно заключил её в объятия, мокрую, иззябшую, содрогающуюся от плача. Нет, он не знал, почему плачет Кэссиди. От страха и унижения или от холода, грязи и боли. Или по какой-то иной, ещё более пугающей причине.
— Я причинил тебе боль? — взволнованно спросил он, смахивая прядь мокрых огненно-рыжих волос с её прелестного заплаканного лица. Глаза Кэссиди были плотно зажмурены, но слезы струились ручьем, смешанные с каплями дождя и подтеками грязи. — Кэсси, лапочка, что с тобой?
Но Кэссиди продолжала рыдать. Диана, вот кто была непревзойденная мастерица по части рыданий — Ричард приучился ненавидеть женские слезы, превосходный инструмент для манипулирования мужчиной. Он научился не замечать их, слушать женские причитания и подвывания, не ощущая при этом ровным счетом ничего. Но Кэсси лежала в его объятиях, обливаясь горючими слезами, и это зрелище разрывало его сердце.
— Кэсси, милая, — срывающимся голосом заговорил он, гладя е по волосам. — Не плачь, родная моя. Прошу тебя. — Он принялся покрывать поцелуями её глаза, замурзанные щеки, мокрый нос. — Не плачь, деточка. Я никогда больше тебя не обижу, клянусь. Только не бросай меня. Не убегай больше, Кэсси, не убегай, прошу тебя!
Ричард даже не заметил, когда Кэссиди перестала плакать. Вдруг руки её кольцом сомкнулись вокруг его шеи, а прекрасные заплаканные глаза заглянули в его глаза, нет — в самую душу.
— Я не убегу, Ричард, обещаю!
И Ричард, кляня себя за глупость, поверил.
Глава 15
Хотя это называлось гостиницей самого скромного типа "B&B", Кэссиди не нашла никакой разницы между ней и типичным американским мотелем. Длинное невысокое строение с выбеленными стенами располагалось позади старинного каретного сарая. Правда, новизна строения маскировалась черепичной крышей под старину. Зато в номерах стояли новехонькие трехспальные кровати, при телевизоре имелся пульт дистанционного управления, и даже с душем Кэссиди сумела совладать.
А нуждалась она в нем как никогда. Грязь залепила не только её волосы, но, казалось, заполнила все поры. Ричард тогда нетерпеливо, но мягко поднял её на ноги, запахнул грязную, мокрую и частично разорванную одежду на её теле и, держа за руку, потащил по скользкому склону наверх к брошенной на произвол судьбы машине. Им казалось, что они провели в грязи под можжевельником по меньшей мере несколько часов, однако за все это время никто, похоже, не проехал мимо по этой узкой дороге и не обратил внимания на одинокий автомобиль, передние колеса висели над обрывом. Или, что тоже вполне возможно — никому не было дела.
Сев в машину, Кэссиди забилась в угол и до самого окончания поездки просидела с закрытыми глазами. Когда Ричард остановил "воксхолл" за старинной таверной, она едва нашла в себе силы приподняться и вылезти из машины. И только теперь, стоя под еле теплой струей душа, Кэссиди почувствовала, как силы начинают постепенно возвращаться к ней.
И тут впервые ясное осознание случившегося холодным клинком пронзило её насквозь. Ручейки грязи стекали с нее, скапливаясь под ногами, подобно лужицам крови. Все её тело мучительно болело и ныло, и Кэссиди прислонилась к кафельной стенке. Она казалась себе раздавленной и уничтоженной. Господи, неужто она и вправду лежала под Ричардом в холодной грязи и умоляла о том, чтобы он… А ведь давала себе страшную клятву, что никогда этого не допустит! Как можно было настолько забыться? Отдаться, да ещё так по-свински такому страшному человеку. Хуже смерти и разрушения, и она сама просила и умоляла его, готовая валяться у него в ногах, лишь бы только ему отдаться…
"… он никогда не полюбит вас. Он просто на это не способен… — так сказала ей Салли Нортон. — Я не люблю его с тех пор, как узнала, что на самом деле случилось той ночью."
Кэссиди понимала, что выбор у неё ещё есть. Хотя и один-единственный. Она может пройти в спальню, улечься в постель и позволить Ричарду сотворить с ней все, что он только пожелает. Вновь отдастся ему вся, телом и душой, и будет отдаваться снова и снова, пока не лишится чувств.
Или наберется смелости и спросит, что случилось в тот вечер, когда убили его жену.
В конце концов оказалось, что выбора у неё нет. Инстинкт самосохранения, который она пестовала и берегла всю свою сознательную жизнь, напомнил о себе. Она пережила свое нелегкое детство, вынесла жизнь с Шоном и матерью, сумела сохранить себя, познав неловких мужчин и любовников-недотеп, и лишь потом сумела выстроить для себя крепость, неприступную цитадель, в которой никому не под силу было даже пальцем её тронуть. И она не собиралась выбрасывать это потом и кровью завоеванное сокровище ради слепой и неуемной страсти — или даже похоти, — которую с тупым упорством продолжала считать любовью.
Ричард сидел в самом углу их крохотной каморки. Каким-то непонятным для Кэссиди образом он ухитрился где-то разыскать другой душ; впрочем, она была только рада, что он не присоединился к ней. Волосы у него были мокрые, зачесанные назад, а одет Ричард был в черную тенниску и джинсы. Почему-то он показался Кэссиди странно похожим на англичанина, словно перекрасился.
