Медленный фокстрот - Александра Морозова
– Не на что было смотреть, – ответила я, но, кажется, Даня не поверил. – Да и твои братья его спугнули.
– Ну ничего, переживет, – решил Даня.
И взял меня за руку, чтобы вернуться к столу.
– Я, конечно, могу попробовать поучить тебя танцевать, – сказал он Ване. – Но моя невеста профессиональный педагог. Я бы на твоем месте обратился к ней.
– Если хочешь, – сказала я, – вы можете прийти вместе, и я проведу для вас мастер-класс.
– Нет! – вдруг испугался Ваня. – С ней нельзя. Я ей, это, сказал, мол, умею танцевать, а если мы вместе придем, она же все просечет сразу!
– Вот поэтому плохо врать своим любимым, – на правах старшего брата отсыпал нравоучений Даня, для наглядности даже обняв меня, а потом встрепенулся: – А давай мы прямо сейчас тебя чему-нибудь научим!
– Сейчас? – усомнился Ваня.
– Ну да, – Даня быстро посмотрел на меня, а потом снова на брата. – Тебе же так, что попроще, пасодобль ты вряд ли будешь на дискотеке танцевать.
– Ну да, мне, это… чисто чтоб так…
– Вставай! – скомандовал Даня и сам поднялся.
Когда он загорался очередной идеей, можно было смело прятаться.
– А я что, с тобой буду танцевать? – насторожился Ваня.
– Нет, я буду танцевать с Лаймой, – он уже галантно протягивал мне руку, приглашая. – А ты бери Ваську.
– Че? – тут же ощетинился Васька. – Я с этим танцевать не собираюсь!
– Тогда тебе придется самому искать себе пару, – сказал брату Даня и кивнул на мою маму.
Ваня посмотрел на нее.
– Можно?
– С удовольствием, – улыбнулась мама.
Глава 45
Даня
Отец, Вася, Ваня и Борис Евгеньевич ближе к утру засобирались по домам. Тетя Вера устало начала убирать со стола, и я кивнул братьям, чтобы помогли.
– Вы, это, сидите, – сказал Ваня. – Мы сами.
Отец, Борис Евгеньевич и Лайма одевались в узкой прихожей.
– Может, останетесь? – спросил Борис Евгеньевич у Лаймы. – Там сейчас подморозило.
– Нет, мы вас проводим, – ответила она, наматывая шарф на шею, путая в нем волосы, морща от этого нос. – Да и подышать немного хочется.
– Пусть идут, – разрешил отец. – Мои ребята их проводят потом.
– Да мы не маленькие, – сказал я. – Дорогу найдем.
– Я не за тебя, охламона, переживаю. А за Лайму. Ты-то обязательно куда-нибудь ввяжешься, с тебя станется, а она чтоб в целости и сохранности до дома добралась.
Он сказал это без злости, просто потому, что по-другому разговаривать не умеет. Я не стал отвечать.
Я верил в его раскаяние, но простить до конца не мог все равно. Может, когда-то смогу, может, Лайма права, что надо что-то сделать, пока мы оба живы. Но за одну ночь, пусть и новогоднюю, такие обиды не прощаются.
Я надел куртку, поправил Лайме шапку, увидел, что она улыбнулась, и коснулся пальцем ее носа. Она хлопнула меня по плечу.
Если бы не отец и Борис Евгеньевич, я бы поцеловал ее. А так пришлось обойтись одним объятием.
На улице было светло от непрекращающегося салюта: стоило ему где-то затухнуть, как огненные шары тут же загорались с другой стороны. Лайма вздрагивала и прижималась ко мне, когда внезапно в небе разрывался очередной купол фейерверка. Я обнимал ее за плечи, заодно придерживая.
В воздухе стоял туман от петард. Пока мы шли, к нам то и дело с поздравлениями причаливали группки подвыпивших, обмотанных мишурой людей. Потоками лились добрые слова, пожелания, улыбки, смех.
У Лаймы от мороза покраснели щеки и кончик носа, и мне страшно захотелось прижать ее к себе и долго-долго согревать.
– Я только сейчас поняла, что ничего тебе не подарила, – сказала она.
Я сначала улыбнулся и хотел сказать, что мне и так ничего не надо, кроме нее самой, но понял, что ведь тоже ничего ей не подарил.
– И я тебе, – отозвался я. – Как-то со всеми этими событиями вылетело из головы.
– Ты подарил кольцо.
– Это не считается.
Позорище!
Я всегда дарил подарки девушкам, с которыми встречался, и Лайме с тетей Верой. А тут…
– Ну ты чего? – Лайма тихонько потянула меня за рукав. – Нашел повод расстраиваться! Да в этот год случилось такое, что я уже почти согласна поверить в чудо.
Я остановился и повернул ее к себе лицом.
– Прямо так и согласна?
Отец с Борисом Евгеньевичем, споря, кажется, о медицине – сколько себя помню, отцу вообще все равно было на какую тему спорить, он везде имел свою точку зрения, которая обязательно отличалась от точки зрения оппонента, – прошли вперед. Вася с Ваней не спеша шли за ними.
Я потеснее прижал к себе Лайму, наклонился, она, наоборот, приподнялась на носочки, и снова мир для нас закружился в медленном фокстроте.
Где-то вдалеке гремел салют, но куда громче и ярче взрывался салют в моем сердце, когда Лайма, моя непокорная, упрямая, вредная Лайма, сама тянулась ко мне, чтобы поцеловать.
– Эй! – крикнул кто-то из моих братьев, и в тот момент мне хотелось прибить их обоих. – Вы там че застряли?
– Сейчас он у меня застрянет, – сказал я.
Развернулся и пошел к нему, потянув Лайму за собой. Но через несколько шагов она остановилась.
– Что такое? – спросил я. – Нога?
Я взял покрепче ее руки и бросил взгляд по сторонам, думая, куда ее можно посадить.
– Нет, – замотала головой Лайма. – Послушай. Как будто плачет кто-то.
Я замер и прислушался.
– На вой похоже.
Лайма быстро закивала.
– Оттуда откуда-то, – предположила она, кивнув на кусты, которые были завалены снегом.
– Стой здесь, – велел я, а сам осторожно пошел посмотреть.
Но Лайма тут же шагнула вперед и первее меня оказалась возле кустов.
– Там кто-то есть, – сказала она, опустившись на колени в снег.
– Дай лучше я, Лайм.
– Ну вы че, в кусты уже полезли? – захохотал кто-то из моих братьев.
– Даня, что у вас там? – крикнул отец.
Они с Борисом Евгеньевичем успели дойти до конца тропинки и теперь возвращались назад.
Я махнул рукой и сел рядом с Лаймой. Она уже тянулась куда-то в переплетение холодных стеблей. Я поймал и отвел ее руку в сторону.
– Остались лишние части тела? – спросил я и сам потянулся в кусты.
– А если тебе откусит? – спросила она.
– Придется бить только левой.
Она улыбнулась.
А моя рука нащупала что-то мохнатое и теплое, если запустить пальцы поглубже в шерсть. Я крепче схватил находку и потянул на себя. Снова послышался скулеж, и мы увидели щенка.
Совсем крохотного, дрожащего, перепуганного, в колтунах налипшего на еще короткую шерсть снега.
– Боже, – прошептала Лайма и наклонилась к
