Стефани Кляйн - Честно и непристойно
Я еще не сознавала, что этой силой могу стать только я сама. В тот день в парке я понимала, что нужно делать, видела это на страницах дневника, в своих привычках и обычном ходе дел. Я все еще страшилась одиночества. Меня ужасало то, что это одиночество могло означать. «О, она одна, потому что никто ее не любит». «Она одна, кому нужна такая головная боль». «Она никчемна». «Она толстая, уродливая и вполне заслуживает одиночества». Мне казалось, одиночество – это кара. И лучше любой ценой от него избавиться, нежели пустить все на самотек и ждать результата.
Лихорадочно листая последние страницы дневника, я набрала свободной рукой номер Далей.
– У меня приступ паники.
Я выражалась прямо как Вермишелли. Я потом позвоню ей, поговорив с Далей.
– То есть ты задыхаешься и хочешь в больницу? Где ты?
– Нет. Я в этом идиотском парке! Собралась фотографировать, но не могу ни на чем сфокусироваться. Знаю, нужно бы сосредоточиться на том, что исправит мне настроение, но я не в силах совладать с собой, Далей. Просто не могу. Мне слишком тяжело. – Я прямо-таки хныкала. – Я собиралась сделать запись в дневнике, но в результате стала его перечитывать. Слушай, у меня все так паршиво! Знаешь, тут у меня список всего, что мне нужно иметь к нынешнему моменту. – Я рвала траву горстями. – Ну, знаешь, такой, который мы составляем для себя: дом в предместье, дипломы лучших школ, муж и трое детей. И я была на пути к этому, на правильной дороге, а теперь сбилась и не знаю, куда иду. Я оглядываюсь вокруг, и что у меня есть? Чего я достигла? Живу в тесной квартирке с одной спальней, с собакой, которая гадит на пол. – Я начала смеяться и не могла остановиться, пока смех снова не перешел в плач. – Ненавижу себя, ненавижу, как я порчу все, к чему ни прикоснусь. Мне хочется позвонить Оливеру, взять свои слова назад и съехаться с ним. Нет, ну почему мне не стоит с ним встречаться, напомни!
– Стефани, как ты себя сейчас чувствуешь, именно сейчас?
О Господи. Почему она мне не отвечает? Это она пытается меня успокоить. Мне потребовалось время, чтобы переключиться и ответить.
– Я боюсь и нервничаю.
– Почему?
– Мне страшно, а вдруг я совершаю ошибку?
– Почему?
– А вдруг я так никого и не встречу?
– Почему?
– Возможно, я этого не заслуживаю. И не найдется достойных мужчин, которые могли бы меня полюбить.
– И что еще тебя тревожит?
– Я осознаю свой страх одиночества, и это ужасно.
– Почему?
Мне захотелось ударить ее.
– Может, хватит этих идиотских «почему»?
– Нет, ответь мне. Почему ты сейчас пытаешься осознать свой страх одиночества?
– Я знаю, что только так сумею от него избавиться, но мне все равно страшно.
– Стефани, если бы ты не боялась, тебе не пришлось бы проявлять отвагу. Я представляю, как ты испугана. Потому-то тебе требуется столько душевных сил. Но ты справлялась с ситуациями и посложнее! – Вот за этим я и позвонила Далей.
Ее советы обходились мне дешевле, чем рекомендации Психотерапевта-по-телефону.
– Знаю, но я никогда еще не была так одинока, и я погано себя чувствую, Далей. – Я снова захныкала.
– Почему? Подумай, прежде чем ответить. Нет, в самом деле, почему, Стефани?
– Я не хочу умереть в одиночестве, не имея ни любимой семьи, ни детей.
– Стефани, – спокойно произнесла она, – все мы умираем в одиночестве.
Мне трудно было принять тот факт, что жизнь не предоставляет нам никаких гарантий, и в любой момент мы можем лишиться людей, которых любим, или вещей, которые нам дороги. Я знала, что от этого факта не спрячешься, но очень уж мучительно добиваться чего-то, верить в это и одновременно понимать, что оно может внезапно исчезнуть. Вы не в силах ничего проконтролировать, и это выбивает из колеи. Тем, кто с этим не борется, кто понимает, что все проходит, легче переносить потери. Меня страшила не только вновь обретенная независимость без Оливера. Я оплакивала разрыв отношений, которые, казалось бы, двигались именно туда, куда я так стремилась. Эта потеря лишала меня последней надежды на устойчивость и стабильность. Я заново пережила крушение своих надежд, теперь уже с Оливером.
Я сказала об этом Далей.
– Возможно, я не заслуживаю ничего хорошего. – Я не верила в то, что достой на счастья.
В глубине души я не понимала, с чего хоть одному мужчине любить меня, раз я настолько лишена цельности натуры. Я боялась, что не сумею осуществить свои мечты, не найду для этого ни храбрости, ни сил. Я не хотела умереть в одиночестве...
А потом слезы закрыли пеленой все окружающее, оставляя на глазах следы, подобные кольцам внутри старых деревьев. И мне уже не нужно было кому-то звонить и обсуждать это. Я знала, что мне надо сделать: разорвать составленный когда-то список, перечень желаний, уцелевший от прежней, благополучной жизни. И еще нужно было убраться из парка.
А потом произошло самое ужасное. Нет, я не наткнулась на Оливера. Из моего дневника выскользнул листок бумаги. Желтая открытка, которую я сама смастерила, когда узнала, что беременна. Я приклеила к ней клетчатую ленточку. Внутри были вклеены вырезанные из войлока контуры пеленки и детской кофточки, а между ними было от руки написано:
Избавиться от Линуса было не так-то просто.Он получил шлепок, но царапался в дверь раз сто.Недовольный, он ворчал целый час, пока мы трудились так, что только душ нас спас.Мы трудились упорно ночей безумных восемь.Дело вовсе не в Хануке, и отдыха мы не просим.Заснув в объятиях твоих, прижавшись к тебе нагишом,Как могла я не пробудиться уже с твоим малышом?Нам известно, что значат эти розовые линии две:Новый маленький Розен появится в нашей судьбе.Мы будем семьей: Линус, ты, я плюс новый малыш – подросшая наша семья.Нет слов, чтоб передать мое воодушевленье.Эта новая жизнь – прекрасное наше свершенье!Слезы радости катятся по моим щекам, готовься к лету – тогда малыш окликнет нас сам.Мороженое и пикули...Но подожди пока смеяться,Мы купим все – сиденья, пеленки. Долгов мы должны бояться!А во мне растет теперь не просто любовь, знаешь сам, а наш любимый крошка, благодарение небесам.Возьми мою руку и крепко держи ее, мы входим в новый дом,Скоро ты станешь папой, родится малыш – с твоим лицом.
Читая это стихотворение, Гэйб плакал, прижав меня к себе. На следующей неделе он пошел и купил мне новую сумочку.
– Мать моего ребенка должна иметь красивые вещи.
Сидя в глубине Центрального парка, я справляла праздник жалости к себе, на котором была и гостьей, и хозяйкой. Я не могла удержаться и продолжала мучить себя.
– Ладно, мисс Мелодрама, хватит тосковать, вставай и попрощайся со своим поганым прошлым. Пришло время перемен. – Я едва не зааплодировала.
