Джоанна Троллоп - Чужие дети
— Здесь пишут о лягушках-альбиносах на западе Англии. Они не зеленые, а оранжевые, розовые и белые. Мне такое совершенно не нравится.
Руфус плюхнулся на стул напротив нее.
— Иногда в саду бывают жабы.
— Правда?
— Я принес однажды жабенка в школу во влажной тряпочке. — Он начал теребить края газеты Элизабет, разрывая страницы. Она не велела ему прекратить, но недолго посмотрела на него и спросила:
— Дейл наверху?
Мальчик утвердительно кивнул. Элизабет вздохнула, сняв очки.
— Где папа? — спросил он.
— В офисе.
— Дейл сказала, что собирается жить в своей комнате снова.
Лиз посмотрела на газету.
— Я знаю.
— Она хочет перенести пару ящиков с вещами из комнаты Лукаса в мою.
— Дейл не имеет право этого делать, — ответила Элизабет.
— Папа знает?
— Да.
— Он рассердился?
— Нет, — ответила Элизабет, глядя на мальчика. — Не волнуйся. Никто не поставит ничего в твою комнату, если ты сам того не захочешь.
Руфус задумался, как бы сказать, что дело не в том, что он против ящиков в своей комнате. Ему не нравилось, если Дейл тоже окажется наверху. Мальчик взглянул на Элизабет, которая все еще глядела на него — очень серьезно, словно убеждала, что никто не собирался говорить: «О, Руфусу только восемь, он почти не бывает здесь, значит, и против не будет», — и это сойдет с рук.
— Может нам прогуляться? — спросила Элизабет.
— Далеко?
Да. Мы можем пойти и посмотреть что-нибудь, навестить моего отца или просто погулять.
— А сможем купить ковер?
— Ковер?
— Для моей комнаты. Красный.
— Я не вижу причины, почему бы и нет. А ты бы хотел повидать моего отца?
Руфус утвердительно кивнул головой. Элизабет встала.
— Ты сможешь пойти и сказать папе, что мы собираемся выйти?
Мальчик заколебался:
— А вы не сходите?
— Нет, — ответила Элизабет. — Я — нет.
Руфус соскользнул со стула.
— Нас долго не будет?
— Может быть. Мы должны решить, где пообедаем.
— А как же папин обед?
Лиз взяла свою сумочку и открыла ее, чтобы убрать очки.
— Дейл может приготовить еду.
Руфус пошел к двери и потом остановился.
— Папа расстроен? — снова спросил он.
Элизабет достала из сумочки помаду.
— Нет, — ответила она. — Это не папа расстроен. Боюсь, это я расстроена.
Лукас лежал, вытянувшись во весь рост на одном из диванов с закрытыми глазами. Из наушников его плеера доносились мягкие звуки джаза — играл Стен Гетц. Но в целом в квартире было тихо, удивительно тихо, потому что Эми ушла с подругой в кино, а Дейл переменила свое решение зайти. Она загорелась идеей о своем переезде в дом отца, в свою старую комнату и прежнюю комнату Лукаса, пока не подыщет себе другое жилье.
— Ненадолго, — сказала она Лукасу, — всего на несколько недель.
Он покачал головой:
— Тебе не следует…
— Почему нет? Почему? Из-за нее? Из-за нее и папы… — ее голос угрожающе понизился. — Из-за их личной жизни?
— Нет, — ответил Люк, — из-за тебя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я имею в виду, что ты никогда не продвинешься вперед, если будешь держаться всеми руками за свое прошлое.
— Я не держусь, — сказала сестра. — Я просто чувствительна.
— Она не знает значения этого слова, — позже заявила Эми. — Дейл просто не может жить и не устраивать вокруг себя шума, не ставить все с ног на голову. Все, что она делает, превращается в большое шоу, даже вещи из прачечной не может забрать без драмы в трех действиях.
Лукас ничего не сказал. Эми, безусловно, нарушила все рамки и правила непростого перемирия, которое существовало между ними с тех пор, как у них произошла грандиозная ссора из-за Дейл. Это было поздно вечером. До того вечера Эми была в Лондоне на собеседовании, чтобы получить работу в кино, однако безрезультатно. Он уже почти заснул, и она разбудила его, чтобы высказать, по большей части, криком, все свои соображения насчет Дейл, все, что она думала о поведении его сестры, которую терпеть не могла. Люк пытался успокоить ее, сказать, что хорошо понимает разницу между любовью сестры и любовью будущей жены. Но Эми кричала, что он сам не понимает, о чем говорит, что у того, кто называет свою сестренку «пончиком» и «солнышком», как второсортные персонажи американских сериалов, имеются серьезные проблемы в эмоциональном развитии. А это может привести к самым худшим последствиям.
Потом она сдернула с кровати их постельное белье и провела ночь на диване, где он теперь лежал.
Утром произошло неловкое примирение. Он нашел Эми на кухне заваривающей чай все в той же одежде, что была на ней вчера. Лукас обнял ее и высказал свои сожаления. У него и в мыслях не было расстраивать ее.
— А ты и не делал этого, — ответила Эми. — Это она. И, может быть, твое отношение к ней.
— Тогда не будем говорить о Дейл.
— Мы должны…
— Мы не должны. С какой стати?
— Чтобы все упорядочить…
— Нечего приводить в порядок, — сказал Люк. — Просто Дейл — моя сестра, и ни ты, ни я не можем ничего сделать, чтобы поменять это. Вот я предлагаю просто не говорить об этом.
Люк не считал это трудным. Дейл существовала, но не должна становиться частью всей его жизни. Она относилась лишь к семье, занимала все его внимание, когда была расстроена и неспособна что-то сделать. А теперь все его внимание занимала работа с той неопределенностью, которая существовала на радиостанции, проданной другой компании. Лукас знал, что это неприятно, но к Дейл относился совершенно ровно. Он не собирался позволять ей и ее проблемам занимать все свободное пространство в голове и сердце. Люк любил ее, конечно, но Дейл не была приоритетом номер один, исключением изо всех правил.
Одним из самых простых способов, как считал Лукас, стала необходимость ограничивать Дейл, привести ее требования к разумным пропорциям, не думать о ней так много и поменьше говорить. Но Эми, казалось, не могла этого понять, перевести Дейл с основного плана на задний. Чувства Эми к Дейл были подобно лавине: они кипели внутри, поднимались и очень часто, как поток чего-то расплавленного и обжигающе красного, выбрасывались в воздух, обжигая и его. За последние месяцы бывали случаи, когда Люк чувствовал желание отказаться от этих бурных, неуправляемых эмоций ради простой, физической и непритязательной жизни где-нибудь на стройке, среди дорожных конструкций, даже на фабрике. Но он не уходил, говоря себе, что знает: тяжесть эмоционального груза не зависит не от географического положения, а от отношений. Но Люк понимал, что не достиг точки преодолеть эмоций, хотя и должен это сделать. Может быть, он никогда не сделает. Возможно — и это пугало больше всего — он устрашится воспользоваться таким моментом, когда время придет.
