Ольга Горовая - Интуиция
— Господи! Нет, конечно! Нет, Валик… — Она вздохнула, почти всхлипнула, и отошла от него сама, становясь в центре комнаты. — Я себя ненавижу, понимаешь?! — Почти закричала она, и сама этому удивляясь. — Черт, истеричка я все-таки, — отвернулась девушка. — Я себя ненавижу, и хочу, чтоб меня любили. — Она развела руками. — Как такое возможно? Если сама знаю, что меня не за что любить? Ничего я не сделала, как надо. Из-за жалости к себе, и свою, и твою жизнь умудрилась испортить. Да еще, и его втянула.
Валентин начал серьезно волноваться за нее. Не стоило Лине сейчас так нервничать. Надо было, потом поговорить. Опять он ей, только хуже сделает.
Что ему, в самом деле, до сих пор не понятно? Что уж, тут, яснее может быть?
— Лина, успокойся, малыш. Я понял все. Не дурак. — Он подошел ближе, опасаясь, что той хуже станет. — Ты его любишь, да?
Девушка посмотрела на него с такой болью, что Валентин задохнулся, но сцепил зубы, и приказал себе терпеть.
— Хорошо, малыш. Я понял.
— Что ты понял, Валик?! Что?! — Опять закричала Лина, но отступила, когда он к ней руку протянул, чтобы успокоить. — Ничего ты не понял. И я ничего не понимала. Пока столько ошибок не сделала, что уже поздно стало. — Она еще шаг назад сделала, на шкаф спиной опираясь. — Я такая сволочь. Ненависть к себе, на тебя переносила. Не рассказывала ничего, и обижалась за то, что ты ничего не понимаешь. Сердилась, и только больше злила тебя, нарываясь специально. Чтобы себе потом сказать, что не ошиблась, было мне в чем упрекнуть тебя. Вместо того чтобы рассказать по-человечески.
— Лина, не надо. Успокойся, малыш. Тебе, наверное, не стоит сейчас так нервничать. — Валентин уже ничего не понимал. Черт, он был готов к тому, что у него выдержку от злости сорвать может, но Лина? — Успокойся, малыш. Пожалуйста.
— А я не нервничаю, Валик. — Усмехнулась она так, что Валентину страшно стало. Словно они, вновь, на крыше той стояли. — Поздно уже нервничать. Раньше стоило. И думать стоило. Когда еще поменять что-то можно было. Не сейчас, не после того… — Она замолчала, опустошенно махнув рукой. — Мне казалось, что это так здорово, Валь. Так не похоже на все, что у меня в жизни было. Понимаешь? Человек, который не знает, не верит, что я такая. Дура я была. Не это главное. Только я тогда не понимала. В эйфории ходила. А потом, — она прижала свою ладонь к его губам, когда он сказать что-то хотел. Покачала головой. — Потом, он в любви мне признался. Мне казалось, что и не может быть такого. Ведь не за что меня любить. Терпеть — можно. Хотеть — можно. Но любить? Я думала, что меня никто не любит. Мне весь мир врагом казался. А он сказал, что любит.
Лина грустно посмотрела на него, так и держа ладонь у его губ. Перевела взгляд на руки, которые в кулаки сжались так, что костяшки побелели. Так, как она знала, что он сделает.
Она его лучше всех знала. Всегда. Потому что…
— Не смотри так, Валик. Я знаю, что сволочь. Я знаю, что я дура. Не утруждайся, не надо. Мне казалось, что ты меня не любишь. Терпишь только, потому что привык уже. Да и хотел ты меня всегда. Я такой злой была на всех. Что и в себе разобраться не могла. И дошло до меня, только после того, как на следующий день проснулась. Понимаешь? Даже тогда, когда я тебе изм…
Валентин не выдержал. Он все готов был терпеть. Заслужил, все-таки. Но слышать, как она сама ему это рассказывает — на это его выдержки не хватало. Теперь, уже его ладонь накрыла ее губы, прижимая сильно.
— Не надо. Не издевайся, Лина. Я не хочу это слышать. Не от тебя, тем более. Что бы там не думала. Что бы ни считала о моих чувствах. Я не выдержу этого. Не смогу. — Он смотрел в ее глаза, и знал, что Лина в его взгляде только боль, безумную, дикую боль видела.
Только, вместо страха, и в ее глазах боль плескалась. Ее губы мягко прошлись по его ладони, целуя. И он, ничего не понимая, поддался, когда тонкие пальцы обхватили его руки, от ее рта отводя.
— Я сама себя презирать потом начала, Валик. — Уже тихо, не крича, начала опять говорить Лина. — Знаешь, почему? Потому что, проснувшись утром и глядя на его лицо, я поняла, что эйфория ушла. И мне выть хотелось от того, что не ты рядом. Я в твои глаза посмотреть с утра хотела. Не в его. В синие, понимаешь?
Я, больше, даже смотреть на себя в зеркало не могла, мне так противно было. — Валентин с трудом улавливал суть того, что она говорила. Не хотел он об этом слышать. Не о том, как она в постели с другим мужчиной просыпалась. Но Лина не останавливалась.
— Мне хотелось придти к тебе, и потребовать, чтобы ты, и в самом деле, избил меня, по-настоящему, дурь из головы выбивая. Наказывая. Только вот, я поняла, что никогда бы ты так не сделал. Я всю жизнь себя убеждала в том, чего никогда не было. А поняла только тогда, когда сама и разрушила все.
Лина выпустила его руку, которую так и держала все это время и отошла.
— Не люблю я его, Валик. Никогда, ни одной минуты не любила. Хотела — да, он казался мне таким манящим. Другим, словно вмещал все то, о чем я мечтала, не замечая, что у меня, уже, гораздо больше в руках было. — Она обхватила себя руками. — я не прощу прощения, Валь. Знаю, что не прощают такого. Сама бы кого угодно убила, если бы узнала, что ты изменил мне с ней. Я люблю тебя. И любила всегда. Только так себя ненавидела, что и тебя в том, какая я — обвиняла. — Лина так и не повернулась, не смотрела на него, в коридор, отвернувшись, когда она эти слова говорила, которые он столько лет хотел от нее услышать, пусть и сам никогда вслух не произносил.
Валентин не верил. Просто не мог понять и уловить то, что она так долго объясняла.
Но, ему надо было увидеть, что в ее глазах стояло. Жизненно необходимым казалось. Он ничего другого видеть и слышать сейчас не мог.
— Уходи, Валик. Я не буду больше звонить. Не буду дергать. Знаю, что не заслужила. — Лина опустила голову, просто, чтобы та кружиться перестала. И еще, потому…
Только, он не дал так стоять, резко к себе разворачивая, забывая уже о том, что ей плохо было, но и, не давая упасть, крепко держа в своих руках. И так пристально посмотрел в ее глаза, что Лина дыхание задержала.
— Дура, — прошептал мужчина, сильно обхватывая ее лицо своими пальцами. Заставляя поднять глаза, и удерживая ее в таком положении. — Какая же ты… Твою мать, Лина! Я тебя больше жизни люблю, а ты мне про другого рассказываешь, чтобы в любви признаться? — Валентин почти улыбнулся, по ее глазам видя, что она не лгала. На сто процентов уверена была. И накрыл ее губы своими.
Целуя жестко, с напором. Потому что не мог сдерживаться.
Он так долго был без нее. Кто-то мог сказать, что неделю, для него — это была вечность. И потом, он никогда не мог насытиться ею. Не тогда, когда почти поверил, что потерял ее.
