Измена. Закрывая гештальты (СИ) - Шабанн Дора

Ох, ну надо же.

— Мам, если бы вы с отцом хоть как-то интересовались нашей жизнью, то, возможно, мы бы вам сообщили о своих планах.

И совесть меня не мучит, нет.

Я устала.

А Алена Ивановна продолжает делать то, что и всегда: стыдить меня.

— Не могла даже представить, что у меня вырастет такая неблагодарная дочь.

— Ну извини, мам, как растили, то и выросло, — эту фразу мне, кстати, Лера посоветовала «специально для бабушки».

— Мы не так тебя воспитывали! — родительница гневаться изволит, да.

Вдыхаю, выдыхаю и впервые говорю откровенно:

— Да, вы воспитывали меня, требуя молчать и терпеть. Но я выросла и больше так не хочу.

А чего?

Это мои претензии к производителям. Имею право озвучить.

— Арина, это недопустимо, особенно в семье!

Но кто меня слышит?

Для Алены Ивановны существуют два мнения: ее и неправильное. А в неправильное и вникать нет смысла.

— Мам, здесь мы с тобой во мнениях никогда не сойдёмся, поэтому лучше сразу говори, чего ты на самом деле хотела, — чувствую, так будет быстрее.

На той стороне воздушного моста всхлипывают и горестно вздыхают:

— Не дай бог тебе никогда пережить подобное отношение собственных детей! И к кому? К своей матери…

Сегодня как-то прямо уж слишком, нет? Или я отвыкла за лето от таких наездов?

— Мама, с собственными детьми я разберусь, — вздыхаю не скрываясь.

— Вот-вот, больно самостоятельная стала. Что это ещё за новости? Ты почему не разрешаешь Ромочке видеться с детьми?

Обалдеть, какой поворот.

— Роман Николаевич в любой момент может заявить о своем желании повидать детей. Мы всегда готовы пойти ему навстречу и это организовать. Но что-то он не желает.

Бред какой-то.

Это какая же там в Питере инфекция ходит, что люди мутируют настолько?

— Рома даже приезжал к вам. Это ты не соизволила разрешить детям с ним пообщаться.

— Это неправда. Несмотря на то что Роман Николаевич явился спонтанно и без предупреждения, оба ребёнка получили от меня возможность и разрешение с ним общаться. Другое дело, что поведение Романа Николаевича не вызвало у детей желания продолжить общение. Но сама возможность им предоставлена была.

Мама долго молчит, а когда я уже готова прощаться, вдруг заявляет:

— Арина, прекращай дурить, возьмись за ум и помирись с Ромой.

Што?

— А я, мама, с ним не ссорилась, чтобы нам вдруг мириться. Я с ним просто развелась. Исключительно после того, как он завёл себе молодую любовницу.

— А ты считаешь, что молодой любовник — это нормально?

О, пожаловался Ромочка, да?

Или свекры поделились впечатлениями?

— Ну, во-первых, я — женщина свободная и могу заводить любые отношения, а во-вторых, мам, я считаю, что это не ваше дело.

Вот тут включается сирена, естественно:

— Как ты разговариваешь с матерью?

Год назад от такого вопроса я была бы в ужасе, но все мои теплые чувства к родительнице были безжалостно изничтожены в период нашего с Романом развода ее бестрепетной рукой.

Так что, вот, как-то так.

— Ну, вероятно, уже никак. Не понимаю твоих претензий, не готова принять твою позицию, но и спорить тоже не хочу. Всего вам с папой хорошего. Пока.

Сбросив звонок, горько хмыкнула: вот уж кто умеет меня взбодрить, так это мать родная.

Остаток дня провалялась в абсолютном «ничего неделании». Только иногда вставала померить давление и принять таблетки.

Ничего утешительного тонометр мне не показал, поэтому я смирилась с тем, что день из творчества выпал. Пребывая в печали по этому поводу, даже в почту не полезла.

Вечером с тренировки явился смурной Кот и заявил:

— У Глеба Максимовича образовалась встреча с родителями. Он приносит извинения, что наш ужин сегодня посетить не сможет.

И слава богу, потому что ужина как такового нет.

Пока сын плескался в душе и варил всем пельмени, появилась Лера, подозрительно блестя глазами:

— Мам, Арсений вернулся.

Принесла же нелегкая гада.

— И? — осторожно уточняю, судорожно вспоминая, какие дома успокоительные есть в наличии, кроме коньяка и кальвадоса.

Дочь неожиданно громко фыркает:

— Ходит, делает вид, что мы не знакомы.

Скотина.

— А ты?

— Почему я должна делать другой? Да и вообще, меньше недели осталось…

Прикусываю щеку, чтобы не рыдать.

Я очень рада за мою умничку, это просто родительские нервишки шалят, да.

— Зайка, всё? Пора в путь-дорогу да, моя хорошая?

— Да мам, я сегодня получила официальную бумагу и как раз вечером хотела сообщить, но раз парадного ужина не будет, то я, наверное, вот сейчас дождусь Кота и объявлю.

А потом, когда дети мои устраиваются за столом, а я таки до него добираюсь тоже, с чашкой травяного чая, происходит, вероятно, апофеоз нашей сегодняшней феерии.

Одновременно случаются две вещи: я получаю фото с неизвестного номера, и моя дочь зачитывает направление на практику по программе «Международного-научного сотрудничества».

На фотографии виден хорошо известный мне зал ресторана «Дом Берга» и большой круглый стол, за котором сидят две супружеские пары. Одна, наверно, моего возраста, вторая, вероятно, на десяток лет постарше, а по центру кадра, так чтобы хорошо было видно, разместилась Аллочка и, улыбаюсь, тянется хрустальной шампанкой к бокалу Глеба.

Какие замечательные семейные посиделки.

Но весь сарказм мой наружу так и не выплескивается, потому что до мозга, наконец, доходит всё, сказанное только что моей прекрасной дочерью:

— В рамках программы факультета «Изящных искусств» практика будет проходить шесть месяцев в Университете «Манипал» в Джайпуре.

Однако, здравствуйте!

А как же Витебск?

Глава 65

Помутненное состояние сознания

'Мы порой любовь догнать не можем,

Все спешим, спешим попасть в зеленый свет,

в зеленый свет…

Но когда она, увы, уходит,

Мы с тоской глядим опять на желтый свет,

на желтый свет…'

Николай Зиновьев «Зеленый свет»

Вторник остался в памяти нелепым смазанным пятном.

Ночью толком не спала: голова была мутная, тяжелая и никаких связанных мыслей. Просто дрейфовала в ватной серой пустоте, изредка проваливаясь в поверхностную дрему.

Утром дети выглядели излишне настороженными, а воду и лекарства вместе с омлетом принесли в постель, подозрительно переглядываясь.

А когда я как раз всё это угощение осилила, Лера забрала тарелки и утопала куда-то, судя по звукам — аж в коридор, перед этим буркнув странное:

— Хорошо, что ты в своей любимой пижаме…

Ну, на то пижама и любимая, что мне в ней хорошо.

Вот и лежу, наслаждаюсь хоть ей, да.

Она такая: из плотного темно-синего шелка, с диковинными золотыми драконами. Уютная, спокойная, приятная.

К ней, вообще-то, в комплекте шел ещё и халат такого же материала и расцветки, а мои дети, думая, что я об этом не знаю, звали сей наряд между собой «китайский император». Смешно.

Так вот «китайский император» на мне изрядно обалдел, в очередной раз приоткрыв узкий заплывший глазик. На краю постели сидел нервный, взъерошенный Глеб и осторожно, чуть касаясь, гладил мои руки.

— Любимая, прости, что вчера не смог прийти.

И вот нет бы мне, как умной женщине, промолчать, но голова-то с ночи не работает:

— Да не извиняйся, я в курсе, что ты был сильно занят.

И на телефон киваю.

На такой ярко выраженный вопрос в глазах ну грех человеку не ответить.

Открываю сообщения, протягиваю ему фотографию, полюбоваться.

Езус-Мария, что с ним стало!

Я уж подумала, что придётся каплями сердечными поделиться.

— Не с этого я хотел начать. Но, раз уж так вышло, вот тебе вся эта глупая и неуместная история, как есть.

Любопытно.

Послушаем, насколько глупая и неуместная история. Или я в ней, что более вероятно.