Нам нельзя - Лана Мейер
— Прости меня, Максим. Я психанула тогда… Можно было как-то иначе, а не так…, — неожиданно извиняется мама. Это настолько не свойственно ее неуступчивому характеру, что в голове проскакивает шальная мысль, а не послышалось ли мне? — Да и потом дел наворотила… — шумно выдохнув, добавляет она, подняв на меня кающийся взгляд.
Ну, и как это понимать? Блядь, она бы не выглядела так убито, если бы речь шла о какой-то незначительной херне. Поставив коробку на пол, прислоняюсь плечом к косяку дверного проема и складываю руки на груди, всем видом показывая, что с места не сдвинусь, пока не получу внятные объяснения.
— С этого момента подробнее, мам, — требую я, окинув ее испытывающим взором.
— Саша звонила…, — мама подпирает противоположную стену, на лице смятение и что-то еще, не поддающееся расшифровке.
— Кому?
— Тебе.
— А я почему об этом не знаю?
— Мы только в госпиталь прилетели. Все на эмоциях. Такой шок… Не до нее было. Ты куда-то отошел, и я ответила… — она замолкает, подбирая слова, а меня словно обухом по голове. — Клянусь, не помню, что я ей наговорила. Сама не своя была. В здравом бы уме никогда…
— Раз извиняешься, значит, что-то помнишь, — недоверчиво прищурившись, утверждаю я.
— Ну что я могла ей такого сказать? — вспыхивает мама, нервно заламывая руки. — Обидеть, оскорбить, унизить, но мое мнение она еще в Сочи выслушала. Да, сгоряча. Да, перегнула. Да, ляпнула, что ты с друзьями в клубе, а телефон дома забыл. Подумаешь, какая гордая фифа. А она как представляла? Что ты у ее юбки сидеть будешь и пылинки сдувать? Да я вам обоим глаза открыла! Потом спасибо мне скажешь…
— Мам, ты… — слова застревают в горле. В венах закипает токсичная ярость с горькой примесью предательства.
Дёргаюсь в сторону матери, но тут же отступаю назад. Грудную клетку ломит, кулаки сжимаются от собственного бессилия. Мама держится за свой живот, в глазах отчаянье и страх, и я понимаю, что ни черта не могу сделать. Даже накричать не посмею. Её же волновать нельзя, а меня можно… Вдребезги. Наотмашь. Потому что ей так захотелось. Потому что она мать и имеет право.
— Ну были же потом клубы, Макс! И не один раз, и не два. И девки были… Где я соврала? А? Где обманула? — всхлипывает она, приближается ко мне вплотную, обнимает, щедро смачивая мою футболку слезами. Я не реагирую, не могу. Не чувствую ничего. Словно окаменел. — Ну прости меня, Максим. Дура я вот такая у тебя, но любя же. Я для своего сыночка самого лучшего хочу. Девушку хорошую, умную, без багажа за плечами…
— Почему сейчас решила покаяться? — внезапно осеняет меня. Ступор потихоньку отпускает, а мозги начинают работать в усиленном режиме. — Молчала бы и дальше. Я бы все равно правды не узнал. Ты ее звонок стерла?
— Да, — подавленно кивает. — И переписку тоже. Я позже на ее смс ответила. Сашка подумала, что это ты… когда вернулся.
— Из клуба, — мрачно заканчиваю я. — И что я ей написал?
Она молчит, хлюпая носом, ласково гладит по плечам как в детстве, но сейчас это ни хера не работает. Бомбит меня по-взрослому, выворачивает до ломоты в мышцах.
— Говори, мам, — не повышая тона, бросаю я, а она вздрагивает, словно я ее ударил.
— Что между вами… всё. Не хочешь больше ничего. Наигрался…. — запрокидывает лицо, смотрит с раскаянием.
— Охереть не встать. Это же полный пиздец, — не стесняюсь в выражениях, но мама будто и не замечает моей грубости. Как обычно слышит только себя, а все мои слова пролетают мимо ее ушей. Про пароль спрашивать бессмысленно. Дату моего рождения она знает не хуже меня. Сам дурак, но до этого случая никто в мой телефон не залезал, да и паролем я не пользуюсь с тех пор, как заработала функция распознавания лица.
— Это бы все равно случилось. Я всего лишь ускорила процесс. Но мне очень жаль, что влезла…
— Что изменилось теперь? К чему эти слезливые признания? — отстраняю ее за плечи, пытливо заглядывая в зарёванные глаза, и снова вижу ложь. Мама опускает голову, растирая слезы по лицу вместе с поплывшим макияжем. Успокаивается, делает глубокий вдох и продолжает:
— Мы с Вадиком встретили ее в субботу. Столкнулись в коридоре больницы. Сашка, конечно, опешила, я хотела мимо пройти и надо было… — цедит с раздражением. — Вадим ее узнал… Он же не в курсе, что мы с Мальцевой больше не общаемся. Я и Кристинку с Верой после похорон Эдгара не видела, но они звонили мне регулярно, морально поддерживали.
— Дальше что? — подталкиваю я, когда мама снова начинает буксовать, путаясь в показаниях. — Про подруг ты к чему?
— К тому, что… — высморкавшись в бумажную салфетку, она смотрит на меня прояснившимся твердым взглядом. — Мальцева не знала, что я мужа похоронила. Теперь вот знает.
— Как не знала? — обескураженно переспрашиваю я, тщетно пытаясь сложить воедино все услышанное. Не выходит. Хоть убей, но не сходится расклад. — А Вера с Кристиной?
— Я попросила ничего Мальцевой не говорить.
— И они согласились? — в очередной раз не верю своим ушам, глядя на женщину, которая меня родила и воспитала, как на незнакомку. Кто ты, черт подери?
— У меня муж умер! Конечно, они поддержали мою сторону. Но теперь-то понятно, что смысла скрывать нет, — мама нервно дергает плечом. — Ты не поверишь мне сейчас, но я и сама смертельно устала от этой ноши. Раньше надо было тебе обо всем рассказать. Я жалею. Правда, жалею, но ты когда-нибудь поймешь, что любой родитель будет всеми правдами и неправдами защищать своего ребенка, даже если тот давно вырос и мнит себя взрослым. Это инстинкт, против которого не попрешь. Мозгами я понимала, что творю дичь, но материнское сердце говорило другое.
— Про инстинкты и материнское сердце — это, конечно, сильно, — холодно чеканю я. — Но тобой руководили эгоизм, ревность и глупые стереотипы.
— Ты ошибаешься!
— Мне больше нечего тебе сказать.
— Максим! — на надрыве звенит ее голос.
— Всё, мам, я поехал.
Снова подхватив коробку, открываю дверь и выхожу на крыльцо, желая как можно скорее убраться подальше от этого дома. Обдумать все в тишине. Без материнских истерик и попыток надавить на жалость.
Сука, я же все это время всерьёз считал, что Снегурке на меня настолько похер, что даже позвонить и выразить соболезнования оказалось выше ее достоинства. А Сашка не знала ничего, и подружки промолчали в угоду моей мамочке. Вот такая она, блядь, женская дружба.
— И ты так уйдешь? Бросишь беременную мать в слезах? — выбегая следом, кричит мне в спину
