Сумасшедшая одержимость - Лори Даниэль

Он стиснул зубы.

– Для тебя, может, все и кончилось, но для меня оно не закончится никогда.

Легкие перехватило, и у меня вырвался болезненный вздох. Дождь усилился, отлетая от ближайшей мусорки и впитываясь в мою кожу. Я надеялась, что он скроет влагу, которой наполнялись мои глаза.

Почему ему надо было все усложнять? Я что, одна видела, что все это не имело смысла?

– Почему только я смотрю на ситуацию рационально?

– Потому что с тобой никогда не было все так запущено, как со мной. – Ни одной эмоции за этими словами. Только холодные, неопровержимые факты. Впрочем, что-то мелькнуло в его глазах, что-то уязвимое и выворачивающее душу наизнанку. Что-то, что я раньше видела в своих глазах. Что-то безответное.

– Когда я сказал, что не привык, я имел в виду, что не могу думать, когда речь идет о тебе. Мне не стоило говорить того, что я сказал, malyshka. Одна мысль о том, что кто-то тебя тронет, что кто-то заберет тебя у меня… – Его взгляд стал темным. – Сводит меня с ума.

Я поежилась, потому что ледяной дождь стекал мне под платье. Тепло его тела касалось моей кожи, словно я стояла возле костра. Я хотела шагнуть ближе, страх обжечься становился все более и более далеким.

Его большой палец коснулся моей щеки.

– Я обещаю, что больше никогда тебе такого не скажу.

Я вздохнула.

– Дело не только в этом, Кристиан, и ты это знаешь.

– С остальным разберемся. Но я тебя не отпущу. – Он стиснул зубы с пылающим взглядом. – Я не могу.

Он правда верил в то, что говорил.

По крайней мере в тот момент.

Часть меня знала, что это ничем хорошим не кончится.

Но потребность сдаться, сократить расстояние между нами и снова почувствовать его телом причиняла боль. Мысль о том, чтобы уйти и вернуться к холодной, блеклой жизни, которую я вела до него, вызывала тошноту.

По моей щеке скатилась слеза, и он стер ее пальцем.

– Я не знаю, что такое биоценоз, – тихо сказала я.

– Ты ничего не теряешь.

– Я не могу вести с тобой интеллектуальные беседы.

– Мне было чертовски скучно.

Последняя попытка спастись.

– Множество других женщин сделают тебя куда счастливее, Кристиан.

– Но я хочу только тебя.

Мы смотрели друг на друга, и какое-то густое, незнакомое чувство вскипало между нами. Всепоглощающее, словно паника, и тяжелое, словно потребность.

Он наклонился вперед и коснулся моих губ своими.

– Moya zvezdochka.

– Мне кажется, я простужусь, – выдохнула я.

Поняв, что я сдалась, он издал удовлетворенный стон и глубоко поцеловал меня, проникая языком в мой рот.

Я вздохнула и поежилась.

Отстранившись, он снял с себя пиджак и накинул мне на плечи. В памяти всплыл прошлый раз, когда он сделал то же самое. Та ночь, когда он отвез меня к Тузу после перестрелки пять лет назад.

Я не могла понять, как оказалась здесь.

Идя по тротуару в пиджаке этого продажного федерала и держа его за руку.

Но теперь я боялась даже подумать, что со мной бы стало, если бы его никогда не было рядом.

Глава тридцатая

Джианна

Когда мы добрались до его квартиры, я была насквозь промокшая и дрожала от холода. Он отвел меня в ванную, где полностью раздел. Какая-то тяжелая, безымянная эмоция висело в воздухе, но мы оба знали, что сделаем только хуже, если заговорим.

Может, любовь и была раздражающим, неуловимым словом, которое я никогда не понимала, но я знала, что в тот момент любила то, как его руки ощущались на моем теле, и то безраздельное внимание, которое он уделял мне, ухаживая за моими волосами и телом, словно я была единственной женщиной, которую он когда-либо видел. Словно я была идеальной.

Он надел на меня одну из своих футболок и отнес в кровать, обхватив рукой за талию. Глаза и конечности казались тяжелыми от сонливости, но события этой ночи вызвали отчаянную потребность почувствовать его в себе. Я потерлась о его эрекцию, зная, что у него встал до того, как мы зашли в душ.

Он издал сдавленный вздох, а потом поймал меня за бедро и остановил.

– Поспи, malyshka.

Мне хотелось знать, почему он отказывался, хотя очевидно хотел меня, но я была слишком уставшей, чтобы настаивать. Я поворочалась и уснула, уткнувшись лицом в его грудь, позволив запустить руку в мои волосы.

Следующие несколько ночей прошли таким же образом.

Уходя утром, он просил меня остаться и приготовить ему ужин. Видимо, в глубине души я была антифеминисткой, потому что именно это я и делала. Очень быстро стало понятно, что, каким бы аккуратным и дотошно организованным ни было все вокруг, я любила проводить время в его пространстве и ждать чего-то, например возможности что-нибудь ему приготовить.

А вот что я не любила, так это тот факт, что он перестал со мной спать.

Прежде чем наши поцелуи и разгоряченный петтинг могли зайти достаточно далеко, он всегда отстранялся, а потом я слышала:

– Спи, malyshka. Я устал.

Этот мужчина не уставал. Он спал в среднем по три часа в сутки. Обычно я просыпалась посреди ночи, только чтобы обнаружить его сидящим на кухне, уткнувшимся в ноутбук или перебиравшим бумаги. Он выглядел таким сексуальным в три утра, что я не могла удержаться и залезала к нему на коленки, целуя его в губы и в шею до тех пор, пока он не начинал раздраженно ворчать и не говорил мне тащить свою задницу обратно в постель.

На третью ночь я скрестила руки на груди и отказалась идти с ним в постель. Он хмыкнул, поднял меня с дивана и сам отнес в спальню.

Я раздраженно вздохнула, простонала:

– Чувствую себя использованной. – И перекатилась набок.

В его голосе засквозило удивление.

– Это еще почему?

– Ты ешь мой ужин, а потом даже не трахаешь меня. Это грубо, Кристиан.

Он засмеялся. Его смех был таким теплым и глубоким, что на него невозможно было злиться.

Обычно он возвращался из спортзала и ходил в душ еще до того, как я успевала проснуться. Но пару раз я вставала, чтобы сходить в туалет, и находила его бреющимся у раковины.

– Мне пописать надо, – сказала я ему.

– Ну так писай. – Он не сдвинулся с места.

Я помедлила.

Не то чтобы я стеснялась естественных процессов своего тела, но, когда уселась на унитаз и стала писать прямо перед носом у Кристиана Аллистера, это ощущалось чем-то таким запретным, что мне хотелось скукожиться. А еще, возможно, меня это слегка возбуждало. Он бросил на меня насмешливый взгляд, когда я закончила, и я глупо покраснела, поняв, что он, вероятно, прочел все извращенные мысли на моем лице.

Закончив с этим делом, я забралась на раковину и села перед ним, свесив ноги по обе стороны от него, откинувшись на руки и наблюдая за его уверенными движениями бритвой.

Он дернул уголком губ.

И тут я поняла, что люблю то, как он бреется.

На нем не было рубашки и вообще какой-либо одежды, за исключением белых трусов. Опустив взгляд на его татуировки, я коснулась розы на груди.

– Что она означает?

Он на секунду замер, прежде чем продолжить свое занятие. В тот момент мне бы хотелось уметь читать мысли, чтобы понять, почему он так не хотел делиться со мной этими вещами.

– Она значит, что мне исполнилось восемнадцать в тюрьме.

Я сдержала удивление от того, что он мне ответил без сопротивления, и принялась обводить контур розы пальцем.

– Сколько тебе было, когда ты вышел?

– Девятнадцать.

Мне было всего девять, когда он впервые попал в тюрьму, и четырнадцать, когда он из нее вышел. Мое детство было далеко от идеального, но я начинала подозревать, что в этом человеке было гораздо больше глубины и тьмы, чем я думала.

Мои пальцы спустились ниже, к ребрам и к татуировке, которую раньше не видела. Это было созвездие, я узнала его угловатую форму. Когда-то я искала его через телескоп, после одного вечера на террасе. Андромеда. Эта татуировка выглядела темнее и новее остальных.