Эми Сон - Беги, хватай, целуй
Невероятно! Она была настоящей живой копией моей карикатуры – коротко остриженные волосы, родинка над верхней губой, стройное тело, маленькие торчащие груди. Я вдруг поняла, кого эта цыпочка всегда рисовала: себя саму.
– Надеюсь, тебе нравятся мои рисунки? – сказала Тесса.
Разве я могла ей сказать, что они едва не свели моих родителей раньше времени в могилу?
– Разумеется, – сказала я. – Ты делаешь потрясающие рисунки!
И заспешила в сторону еды.
В тот момент, когда я поглощала самосу,[96] ко мне бочком подошел высокий мужик лет тридцати с каштановыми волосами.
– И как оно? – спросил он.
– Недурно, – сказала я.
Незнакомец потянулся за самосой.
– Как вас зовут?
– Ариэль Стейнер. – Мне показалось, что он немного покраснел. – А вас?
– Фред Садовски.
Это имя я явно где-то слышала, но, хоть убей, не могла вспомнить, где именно.
– Очень знакомая фамилия, – сказала я. – Вы раньше писали что-нибудь для газеты?
– В известном смысле, – промямлил он.
– Что вы имеете в виду?
– Я послал в «Почту» несколько писем.
Теперь я знала, кто этот мужик – тот самый придурок, который написал, что я жертва плохого воспитания!
– Как же, помню! В одном из них вы написали про меня такое! – завопила я. – Это страшно унизило моего отца!
– Подразумевалось, что письмо написано с юмором.
– Вы серьезно? Да ваше письмо просто ужасное! Не понимаю, зачем вас пригласили на вечеринку. Что, неужели приглашение получил каждый психопат, написавший нам однажды пасквиль?
– Нет. Меня пригласили, потому что в следующем номере меня напечатают.
– Что?
– За прошедшие несколько месяцев я прислал около двадцати писем, и на прошлой неделе мне позвонил Тернер и предложил написать для них рассказ. Вот я и послал рассказ о своей первой колоноскопии, кстати, анонс поместят на обложку.
И тут к нам подошли Тернер с каким-то худым мужиком лет тридцати. Высокий, с белокурыми волосами, светлыми ресницами и бровями и кривым носом. На голове – черная шерстяная шапочка.
– Ариэль, – сказал Тернер, – это Адам Линн, друг Надика. Хотел с тобой познакомиться.
Фред Садовски незаметно исчез.
– Просто хотел сказать, до чего мне нравится ваше творчество, – сказал Адам, пожимая мне руку. – Все смотрел по сторонам, пытаясь угадать, кто из женщин Ариэль Стейнер, и когда Билл показал мне вас, я очень удивился.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, потому что не ожидал увидеть такую привлекательную девушку. – Тернер с ухмылкой ретировался. – Я представлял себе Ариэль Стейнер злой и бессердечной с виду, этакой разбитной тусовщицей, а вы кажетесь… такой наивной.
– Какой-то двусмысленный комплимент, если это вообще комплимент.
– Я не хотел показаться двусмысленным. Просто считаю вас… хорошенькой.
Мне он тоже показался хорошеньким. Особенно с его огромным кривым шнобелем.
– У вас что, сломан нос?
– Да.
– И как это произошло?
– Подрался.
– Из-за женщины?
Адам кивнул. Это возбудило мое любопытство. Мне не хотелось торопить события, но передо мной стоял парень, у которого хватило пыла ввязаться в драку из-за женщины. Помимо своей воли я начала заводиться.
– А что случилось?
– Как-то в одном римском баре я флиртовал с женщиной. К нам подошел какой-то парень и пытался с ней заговорить. Я бросился на него, и он ударил меня по носу.
– Ух, ты! – молвила я. – А что вы делали в Риме?
– Я был в командировке, собирал материалы для своего первого романа.
– О чем он был?
– О молодом парне, живущем в Риме и достигшем совершеннолетия.
– Вы написали что-то еще?
– Я сейчас работаю над очередным – о мужчине и женщине, которые расстаются, а потом сходят с ума. А вы занимались только журналистикой?
– Нет, я начинала как актриса, но когда получила колонку, все встало на свои места, потому что у меня в голове все время прокручивается фильм о моей жизни, и колонка стала лишь средством показать его.
– Я понимаю вашу мысль. У меня в голове тоже постоянно идет один из таких фильмов. И когда со мной происходит что-то действительно трагическое, я смотрю на ситуацию извне и тогда не ощущаю трагизма.
– В точности мой случай! – завопила я.
У меня возникло то ни с чем не сравнимое чувство, когда другой человек понимает тебя с полуслова, когда можно пропустить этап узнавания друг друга и сразу перейти к выражению взаимного восторга по разным поводам.
Но тут Адам надел пальто и сказал:
– Мне пора уходить. Хочу встретиться с друзьями. Приятно было с вами поговорить.
– Мне тоже, – ответила я.
Вот и все. Он сейчас уйдет, и мы никогда больше не увидимся.
Но парень все не уходил, а продолжал стоять, разглядывая свои ступни, а потом сказал:
– Я вот что хотел… не могли бы вы дать мне свой телефон? Можно куда-нибудь сходить. Выпить кофе.
Я от радости закрыла лицо ладонями, но он принял мой жест за выражение досады и сказал:
– Я знаю, о чем вы думаете. Весь город хочет оторвать от вас кусочек.
– Угу, – сказала я, – и каждый при этом обязательно говорит эту фразу, прежде чем попросить своей доли.
– Я все понимаю. И чувствую себя идиотом.
– А зря. Я хочу, чтобы вы мне позвонили.
– Правда?
– Ага.
Адам улыбнулся, записал мой телефон и ушел. Комната закачалась у меня перед глазами, а я совсем не была пьяной.
Тридцатого декабря Адам заехал за мной на машине, и мы отправились в кафе, находящееся в Уильямсберге, районе, где он жил. Я никогда раньше не встречалась с парнем, у которого есть своя машина. Правда, автомобиль был так себе – видавший виды «седан» семидесятых годов выпуска. Он скорей подошел бы пожилому женатику, чем молодому писателю-романисту, но от этого свидание становилось еще более романтичным, и мне это нравилось.
В кафе Адам заказал кофе, а я – чай и яблочный пирог. Мы сели за столик у окна, и тут я занервничала. А когда я нервничаю, то делаюсь вредной.
– А под шапкой ты лысый? – спросила я.
Застенчиво улыбнувшись, он снял шапочку. Череп его действительно оказался голым, но, правда, бритым. Я ничего не имела против. Бритая голова выглядит круче, чем наполовину лысая. Но вместо того чтобы сказать ему об этом, я заметила:
– Ты похож на Носферату.
– В каком смысле? – удивился он.
– У тебя нос и голова такие же остроконечные. Ну не важно, а сколько тебе лет?
– А как по-твоему?
– На вид тебе можно дать от тридцати до пятидесяти.
– Мне тридцать два, – сказал он. – Большое спасибо.
– Не за что, – откликнулась я.
– А тебе сколько лет?
– Двадцать два.
