Натали Май - Брачный контракт

— Никки, перестань. Ты сама не понимаешь, что говоришь.

— Я забыла, что все понимаешь у нас только ты. Извини.

— Клянусь, если ты сейчас же не перестанешь, я тебя убью. — Боб сжал ее щеки. — Ты просто дурочка.

Николь растерянно застыла. Ее белокурые длинные волосы развевались на ветру. Боб смотрел на нее со смешанным выражением восторга и злости.

— Кто бы ни был твоим отцом, я благодарен ему. За то, что он дал тебе жизнь. И не смей говорить, что ты не знаешь, кто ты. Ты женщина, которую я люблю.

Николь заплакала и уткнулась лицом в его плечо.

— Не надо, Никки… пожалуйста, не надо. — Он целовал ее волосы, ухо, шею.

Она была избалована признаниями и комплиментами, но таких слов не слышала никогда. Ее это потрясло больше, чем подслушанное заявление матери о том, что Дэниел Лоу не ее отец. На миг Николь даже забыла о тайне своего рождения. Слова Боба, которого она привыкла не воспринимать всерьез, выбили ее из колеи.

Николь была не менее ранима, чем ее мать, но интуитивно она знала, как не сломаться, не допустить того, чтобы кто-то разрушил ее веру в себя. Ведь именно это произошло с Бэрил.

Обладая куда менее страстным темпераментом, чем ее мать, но большей наблюдательностью и трезвостью, Николь сразу же поняла, что это настоящее чувство. Что-то подсказывало ей, что такой любви она может больше и не встретить. Любви беспредельной, чуткой, бережной и нежной, начисто лишенной эгоизма и чувства собственности, до боли великодушной.

«Боже мой, а ведь он единственный человек, который любит меня по-настоящему», — с удивлением осознала Николь, перед мысленным взором которой промелькнула полусумасшедшая апатичная мать, отец, которого, как выяснилось, она никогда не видела, отдалившаяся от нее сестра, вечно плачущая в последние дни и не отходившая от Бэрил Джинни, вереница безликих мужчин, похожих друг на друга, смотрящих на нее пустыми влюбленными глазами и не забывающих при каждом удобном случае как бы ненароком коснуться ее бедра или колена.

Только сейчас, сидя у кромки воды и глядя на набегающие на песок волны, Николь поняла, как она одинока. Слова Боба звучали в висках, голове, отдавались в сердце и наполняли странным светом все ее существо. Перед Бобом сидела уже не капризная девчонка, а женщина с внезапно проснувшейся мудростью, с совершенно новым для Николь сосредоточенно-мягким выражением темных глаз.

— Ты сейчас была где-то за тысячу миль отсюда, — смущенно пробормотал он, коснувшись ее лба.

— Вот тут ты ошибаешься, Боб, — Николь неожиданно засмеялась новым, счастливым смехом. — Я была здесь, с тобой.

— Серьезно? — растерялся он.

— В жизни не была серьезнее. Скажи еще что-нибудь, — попросила Николь, не сводя с него сияющих глаз.

— Я люблю тебя.

— Продолжение еще лучше. Поцелуй меня.

Боб привлек ее к себе, и через минуту они уже лежали на песке, чувствуя дыхание ветерка, ласкающего их обнаженные тела.

Они занимались любовью далеко не в первый раз, но для Николь все было впервые, все чувства, до того дремавшие в ней, проснулись. Николь сама поразилась безудержной нежности, переполнявшей ее душу и сквозившей в каждом движении, взгляде ее полузакрытых лучистых глаз. Никогда она не была так счастлива. Сама того, не сознавая, Николь ощутила радость, не только беря, но и отдавая. Она была в этот миг богиней земли, жизни, природы и исполняла безмолвный гимн добра и чистоты.

— Николь, ты стала другой женщиной, — изумленным, счастливым голосом произнес Боб, откинувшись на песок и ощущая ликование в каждой клеточке своего тела.

— Вот как? — Прищурившись, Николь легонько сжала зубами его ухо.

— Что с тобой произошло, Николь? — Боб никак не мог прийти в себя от изумления.

— Я никуда не отпущу тебя. Никому не отдам.

Она обвила его руками и ногами, так что Бобу трудно было пошевелиться, но он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно.

— Мне кажется, что мы поженились, Боб. Сейчас, сегодня, — взволнованно прошептала Николь.

— Я чувствую то же самое… Ты хочешь этого, Николь? — не веря своим ушам, спросил он.

— Скажи мне это еще раз. По всей форме.

— Николь Вивиан Лоу, ты хочешь стать моей женой? — торжественно спросил Боб.

— Я беру тебя в мужья, Роберт Болдуин Хэндл, — важно ответила сияющая Николь.

— Повтори еще раз, — попросил он.

— Кажется… я тебя люблю.

Синтия умела растворяться в толпе людей так, что ее никто не узнавал. Вот и сейчас, сидя в полутемном ресторанчике на окраине города, она наслаждалась ощущением свободы от любопытных взглядов. За те десять лет, как она покинула кинематограф, ее лицо успело стереться в памяти большинства людей. Моложавая женщина в английском твидовом костюме, с волосами, собранными в изящный узел на затылке, не привлекала к себе повышенного внимания.

Синтия медленно, не торопясь, с наслаждением ела каждое блюдо. Как давно она не была в Нью-Йорке и, кажется, уже тысячу лет не ужинала в ресторане!

Она не стала сообщать Дэну, каким рейсом прилетит. Синтия не любила встреч в аэропорту. А скорее всего она оттягивала встречу, хотя не признавалась даже себе самой, что страшится ее.

Долгожданное примирение с сыном наполнило ее такой радостью, позволило распрямиться и вздохнуть впервые за долгое время полной грудью, ощущая, как легкие наполняются упоительным воздухом свободы после десяти лет добровольного заточения. Свободы от страха, тревог, безысходной печали, одиночества, кошмаров, разъедающего чувства вины. «Я не хочу больше думать о Фрэнке, — сказала она себе, — с меня хватит. Наказание становится непомерным. В любом случае я давно за все расплатилась, если и было за что».

Несмотря на трепет, затаенную мольбу в голосе Дэна, когда они говорили по телефону, Синтия не была уверена, не изменились ли его чувства к ней, и потому не спешила увидеть его, боясь причинить себе боль. Она хотела побродить по Нью-Йорку и подготовить себя мысленно к любому исходу их встречи.

Она знала, что никогда не полюбит никого другого. Но если Дэну не удалось пронести свою любовь через долгие годы, она знала, что сможет это вынести. У нее есть Дональд, а значит, и смысл в жизни.

Синтия не сомневалась, что за эти годы в его жизни были другие женщины, но ее это ничуть не волновало. Значение имела только та особая, неуловимая для окружающих, недосягаемая для других и понятная только им двоим связь, против которой были бессильны годы, расстояния в тысячи миль и тяжелые испытания.

В глубине души они оба не переставали надеяться, что рано или поздно судьба смилостивится к ним и соединит их жизни.