Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны
Когда он подрос, лет в девять или десять, она отвезла его на загородное кладбище, где похоронили его сестру. Был прохладный весенний день, мать сажала вдоль чугунной ограды семена ипомеи. Пол смотрел на имя – Феба Грейс Генри - и собственную дату рождения, чувствуя беспокойство, необъяснимую тяжесть в душе. «Почему она умерла?» – спросил он, когда мать подошла к нему, снимая садовые перчатки. «Неизвестно, – ответила она, а увидев лицо сына, порывисто обняла. – Ты не виноват, – с нажимом почти крикнула она. – Ты ни при чем!»
Пол тогда ей не поверил и не верил сейчас. Если отец просиживает вечера в своей чертовой фотолаборатории, а мать допоздна задерживается на работе, а в отпуске швыряет одежду на песок и скрывается в коттеджах черт знает у кого – кто в этом виноват? Не его же сестра, которая умерла при рождении, оставив лишь звенящую тишину. От всего этого в животе Пола завязывался узел. По утрам крохотный, в течение дня он рос и рос, вызывая боль. Ведь он, Пол, в конце концов, живой! Он здесь. И потому обязан защищать их.
Вернулся Дюк, и Пол оборвал мелодию.
– Сейчас придет! В смысле – Джо придет, – сообщил Дюк. – Деньжата, говоришь, найдутся?
– Пойдем со мной, – сказал Пол.
Они вышли через заднюю дверь, спустились по мокрым бетонным ступенькам во двор, а затем поднялись по боковой лестнице в галерею над гаражом, с высокими окнами вдоль стен. В течение дня это помещение отовсюду заливал свет. Темная комната, без единого окна, как кладовка, находилась рядом со входом. Галерею отец построил несколько лет назад, когда на его работы стали обращать внимание. Теперь он проводил здесь почти все свободное время, проявляя пленки, экспериментируя с освещением. Кроме него, сюда почти никто не ходил. Мать – никогда. Изредка отец звал Пола, и тот ждал этих моментов с тоской, смущавшей его самого.
– Эге! Во класс! – воскликнул Дюк, вышагивая вдоль внешней стены и рассматривая фотографии в рамках.
– Внутрь заходить запрещено, – предупредил Пол. – Так что торчать здесь не будем.
– Глянь-ка, а я это видел.
Дюк остановился перед изображением дымящихся руин призывного пункта, с бледными бутонами кизила на фоне почерневших стен. Этот снимок стал прорывом в творчестве отца. Много лет назад именно его отобрало известное телеграфное агентство, и фотография прогремела на всю страну. «С нее все пошло, – любил говорить отец. – Она принесла мне известность».
– Отец снял, – кивнул Пол. – Не трогай ничего, лады?
Дюк хохотнул:
– Расслабься, парень. Все под контролем.
Пол зашел в темную комнату. Там было душно, в неподвижном воздухе сохли новые снимки. Пол открыл маленький холодильник, где отец хранил пленку, и достал засунутый вглубь, к задней стенке, холодный конверт из манильской бумаги. Внутри лежал другой конверт, с пачкой двадцатидолларовых купюр. Пол взял одну, подумав, добавил еще одну и сунул остальные деньги обратно.
Он бывал здесь не только с отцом, но и тайком, один. Так он и обнаружил деньги, однажды днем, когда играл тут на гитаре и злился, потому что отец обещал научить его обращаться с увеличителем, а в последнюю минуту смылся на работу. Пол в бешенстве терзал струны гитары, а когда проголодался, заглянул в холодильник – и обнаружил конверт с банкнотами, холодными, новенькими, неизвестно откуда взявшимися. В первый раз Пол взял двадцатку, потом больше. Отец вроде ничего не заметил, и Пол продолжал периодически таскать хрустящие бумажки.
Деньги и безнаказанность краж внушали Полу тревогу. То же чувство он испытывал, когда стоял рядом с отцом в темноте и снимки у них на глазах обретали жизнь. В негативе не одно фото, говорил отец, их множество. Бесконечное число вариантов, зависящих от того, кто, что и как видит. Пол впитывал каждое слово, ему становилось страшно: если все так, то ему не дано по-настоящему узнать своего отца. И все же он любил находиться здесь, в красноватом полумраке, пропитанном запахами химикалий. Любил точную последовательность действий: листы фотобумаги, выскальзывающие из-под увеличителя в проявитель, возникающие словно бы ниоткуда изображения, сигнал таймера – и почти готовая фотография, ныряющая в фиксаж. Сохнущие на прищепках, все новые и новые таинственные снимки.
Пол задержался, чтобы посмотреть на недавние работы отца. Странные извилистые формы – вроде гниющих цветов. Коралл, догадался Пол. Коралл с Арубы, усохший до причудливого скелета. На других снимках было что-то похожее: пористые, с белыми венчиками, отверстия, напоминающие лунный пейзаж с кратерами. «Мозговой коралл/кости», – гласила подпись на аккуратной табличке рядом с увеличителем.
В тот день в коттедже, за миг до того, как отец почувствовал присутствие Пола и поднял глаза, его лицо было совершенно открыто, залито эмоциями, как дождем: давней любовью, горечью утраты. Пол увидел – и очень хотел что-нибудь сказать, сделать, что угодно, лишь бы помочь. И в то же время ему хотелось убежать, забыть обо всех несчастьях. Пол отвел глаза, а уже в следующую секунду лицо отца вновь стало бесстрастным: он вполне мог думать о какой-нибудь неудаче с пленкой, о сложном переломе у пациента или о планах на обед.
В одном мгновении – бесчисленное множество вариантов.
– Эй! – Дюк распахнул дверь. – Ты когда-нибудь оттуда выползешь?
Пол сунул в карман купюры и вышел. Снаружи уже ждали два парня постарше, на переменках они часто курили на пустыре против школы. Один из них протянул Полу бутылку пива из упаковки в шесть штук, и тот чуть было не сказал: «Пойдемте в сад, давайте лучше не дома», но на дворе шел сильный дождь, а мальчики были старше, явно сильнее, так что ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним, сесть рядом. Он отдал Дюку деньги, и вскоре янтарный огонек двинулся по кругу. Пола совершенно заворожили кончики пальцев Дюка, деликатно державшие самокрутку; он вспомнил, с какой невероятной точностью они касаются клавиш. Отец тоже виртуоз в своем деле.
– Чувствуешь? – немного погодя спросил Дюк.
Его голос доносился издалека, как сквозь воду. На этот раз не было ни безумной смешливости, ни головокружения, только глубокая яма в душе, куда он проваливался. Яма внутри слилась с темнотой снаружи, он больше не видел Дюка и очень испугался.
– Чего это с ним? – удивился кто-то из парней.
– Кажись, заглючил, – сказал Дюк, и гигантские слова заняли все окружающее пространство, придавили Пола к стене.
Бесконечно длинные ленты хохота, разматываясь, наполняли комнату, лица Дюка и двух других ребят разъезжались, искореженные весельем. Пол не смеялся, он будто окостенел. Горло пересохло, руки стали большими, неуклюжими. Он неотрывно следил за дверью, опасаясь отца, который может ворваться и смести их волной своего гнева. Затем хохот прекратился, ребята один за другим поднимались, начали рыться в ящиках, разыскивая еду, но нашли только аккуратно сложенные папки. Не трогай, хотел сказать Пол, когда самый старший, с бородкой, принялся вынимать и открывать папки. Не трогай! Этот вопль звенел внутри его головы, но с губ не слетало ни звука. Остальные тоже поднялись и, хватая папку за папкой, стали вываливать на пол тщательно подобранные снимки и негативы.
