Элли и арфист - Прайор Хейзел
Я возвращаюсь в здание. На этот раз письмо от Вик. Я кладу его в карман, решив взять с собой и открыть где-нибудь на скамейке.
Прокатиться по каналам на вапоретто[14] было бы быстрее, но я выбираю длинный маршрут по улицам и мостам, поскольку прогулка не менее важна, чем прибытие в пункт назначения.
Наконец я на площади Сан-Марко. Брусчатка сверкает на солнце белизной. Огромные взлохмаченные стаи голубей хаотично перемещаются по ней. Передо мной маячит базилика.
Я сажусь на скамейку с видом на воду и достаю из кармана письмо Вик. Я разочарована, увидев, как мало она написала, зато письмо сопровождается рисунком. Очевидно, рисовал ребенок. Я предполагаю, что это от Зои, младшей из моих племянниц. Не глядя на рисунок, я читаю то, что написала мне Вик.
Привет, Элли.
У меня мало времени, чтобы писать, но скоро я отправлю тебе нормальное письмо. Я удивилась, когда вчера мне по почте пришло вот это. Это прислала Джо. Она сказала, что на днях сидела с Эдом, и пока пила чай, он нарисовал картинку. Темноглазый и темноволосый парень на рисунке – это, как ты понимаешь, Дэн. Джо спросила Эда, изобразил ли он под видом женщины Роду, но он ответил, что нет. Он сказал, что это ты, добрая женщина по имени Элли. Джо некоторое время хранила рисунок у себя, а затем решила отправить его мне, так как у нее сохранился мой адрес. Она сказала, что я могу переслать картинку тебе, если сочту это хорошей идеей. И вот она, лови!
С большой любовью,
ВикЯ снова смотрю на рисунок. Я тронута, но не понимаю, с какой стати они так беспокоятся.
На заднем плане – большой коричневый треугольник, предположительно Амбар «Арфа». На небе – желтое солнце, окруженное рваными лучами. На переднем плане, плотно прижавшись друг к другу, стоят фигурки-палочки. У Дэна огромные глаза, а у меня копна растрепанных волос. Наши колючие пальцы переплетаются, а на лицах сверкают улыбки.
Как в голове у Эда родился такой образ? Мы с Дэном никогда не держались за руки. Я как-то дала Эду понять, что люблю его отца? Нет, никогда! Я была осторожна и старалась этого не делать! Как такой маленький ребенок догадался? Я складываю лист бумаги и убираю его обратно в карман.
Я пересекаю площадь и вхожу в огромный сводчатый портик. Меня сразу окутывают чудесные звуки музыки, напоминающей далекий хор ангелов. Я толкаю тяжелую дверь и вхожу в основную часть базилики. Когда глаза привыкают к тусклому свету, я вижу, что в дальнем конце собрался хор, около пятидесяти или шестидесяти певцов. На них нет концертных костюмов, но они аккуратно расставлены: женщины впереди, мужчины сзади, самые высокие посередине. Их голоса поднимаются, эхом разносятся под сводами. Маленький, потный дирижер взмахивает палочкой и подпрыгивает. Я стою и слушаю.
– La musica è bella, no?[15] – произносит голос у меня за спиной.
– Sì, bella, – отвечаю я. Это все, на что способен мой итальянский.
– Вы англичанка? – спрашивает голос. Он принадлежит высокому, элегантно одетому мужчине с блестящими глазами и изогнутым, как клюв, носом.
– Да. Неужели это так бросается в глаза?
– Для меня – да. В вас есть… как бы это сказать? Определенная свежесть, очень, очень характерная для англичан. – Я предполагаю, что это комплимент, поэтому вежливо улыбаюсь. Он указывает на хор. – Они репетируют перед сегодняшним концертом. Будет отличное выступление, как вы думаете?
– Да, это прекрасная музыка.
– Вы придете сегодня вечером их послушать?
Я качаю головой.
– Думаю, нет.
Он стоит слишком близко.
– Откуда вы? Лондон? Бирмингем? Брайтон?
– Нет, – качаю головой я. – Эксмур.
Как только я произношу это слово, певцы берут невероятно высокую ноту.
– Ох, я не знаю, где это, – признается мужчина. – Вы совсем одна здесь, в Венеции? – Мне хочется, чтобы он замолчал. Я хочу послушать музыку. У меня такое чувство, что он пытается мне что-то сказать. – Вы замужем или нет? – Только итальянец может быть таким наглым.
– Замужем, – нетерпеливо отвечаю я, хотя так будет продолжаться недолго. И кольцо я уже не ношу.
Я замечаю, что мужчина ищет на моем лице признаки симпатии. Я их не показываю. Я неотрывно смотрю на хор.
– Ваш муж – счастливый человек, – помолчав, произносит он.
– Гм-м…
Наконец он уходит, и я все свое внимание уделяю музыке.
Мелодия чистая и роскошная, как и окрестности. Каждая нота отшлифована и доведена до совершенства совместными усилиями и мастерством дирижера и хора. Гармонии представляют собой мозаику, полную, богатую и сложную. Эффект ослепительный.
Я чувствую, как внутри меня что-то защемило. Эта боль не оставляет меня в покое, пока я стою здесь, под бескрайними сводами, и слушаю. Я обращаю свой взор внутрь себя и присматриваюсь к этому ощущению. Наконец я понимаю, что это такое. Это желание создавать свою, гораздо более простую музыку. Это страстное желание снова играть на арфе.
Свою арфу я оставила в маленькой комнатке Дэна в Амбаре «Арфа» в Эксмуре.
Зачем я так поступила? Я могла бы запросто взять ее с собой. Она не такая уж и тяжелая, и у меня не так уж и много другого багажа.
Я знаю ответ. Я цеплялась за последний, крошечный клочок надежды на то, что однажды я вернусь. Сущее безумие. Пришло время это отпустить. Отпусти, Элли. Я должна отпустить, и я отпущу.
Тяжелым шагом я выхожу из здания, прохожу через крыльцо и снова попадаю на залитую светом площадь. Рисунок Эда до сих пор лежит в моем кармане. Я достаю его и рассматриваю еще раз. Такая милая картина. Картина моей собственной утраченной мечты: такая простая, на ней всего две фигуры, я и Дэн, вместе. Если бы это была и его мечта…
Тут я понимаю, что на другой стороне листа написано несколько слов. Крупным, неровным детским почерком:
Если эта случица мой папа будит апять щаслив.
55
Дэн
Пришла весна. На орешнике распускаются почки. В кустах громко щебечут птицы. По небу плывут облака, дни сменяют друг друга. На буках распускаются новые листья. Каждый листик аккуратно сложен, как крошечный веер. Распустившись, они становятся бледно-изумрудно-зелеными, плиссированными и совершенными. Их края оторочены мехом, пушистым и белым. Я смотрю на них и поглаживаю эти листики. Мои пальцы слишком большие и шершавые. Я показываю листья своему сыну Эду. Он смотрит на них и тоже гладит. Его пальчики больше подходят к ним.
Финес часто исчезает, и его отлучки становятся все дольше. Я подозреваю, что теперь, весной, он решил, что ему нужна девушка, и отправляется на ее поиски. Томас говорит, что это чудо, что он до сих пор не угодил в чей-нибудь пирог. Я отвечаю, что больше не пойду с ним пить, если он будет произносить такие вещи. Он извиняется, что расстроил меня. Говорит, что шутит. Он добавляет, что вообще-то за последнее время стал добрее. И велел своей жене Линде больше не готовить фазанов на ужин. Из уважения к пернатым. Судя по всему, они с женой из-за этого поругались. Потом она сказала, что ей очень жаль, и подчеркнула, что у него, видимо, все-таки есть сердце, и она этому рада, после чего они вместе отправились в постель. С новой порцией пива мы поднимаем тост за это и за здоровье Финеса. Томас говорит: «Жаль, что у тебя ничего не вышло с Элли Джей, дружище». Я пью пиво и стараюсь об этом не думать. Но все равно об этом думаю. Все время.
Маленькие саженцы березы, которые мы с Элли посадили на ее день рождения, начали прорастать в лотке для семян. Они крошечные и хрупкие, и я держу их в укрытии. Среди них часто появляются сорняки, и я их пропалываю. В засушливые дни они испытывают жажду, и я их поливаю. Когда-нибудь придет время высадить их в открытый грунт, но пока они не готовы. Березы торопить нельзя.
