Инвестиции в семью (СИ) - Аля Морейно
— Зачем ты такое говоришь? — обиженно отбиваюсь.
— Как “так”? Мне не нужна твоя жалость! Мне вообще ничья жалость не нужна! Почему мама моя понимает эту простую истину, а ты — нет?
Я не нахожу что ответить. Жалею ли я его? Конечно, да. Как можно не жалеть, когда молодой, энергичный и красивый мужчина попадает в такую передрягу? Да я бы любого пожалела! А когда беда случается с близким человеком — тем более. Ведь Влад мне очень близкий, самый близкий…
Он — отец моего сына, мой первый мужчина, моя первая настоящая любовь. Недаром говорят, что первая любовь живёт вечно…
— То ты меня постоянно отталкивала, говорила, что не уверена, стоит ли нам начинать сначала. А теперь что? Что изменилось? — шипит мне. — Кроме того, что я превратился в беспомощного инвалида…
Сжимаюсь в комок… Он прав — я слишком долго тянула с принятием решения. Но теперь я точно знаю, что хочу быть с ним и ни за что не уеду. Пусть говорит мне любые гадости!
— Это не жалость, а совсем другое чувство и другие эмоции. Я поняла, что готова дать нашим отношениям шанс…
— Поздно! — Влад зло перебивает меня. — У моего предложения срок годности истёк. И шансы закончились.
33.2
Я реву, некрасиво всхлипывая. Не знаю, как реагировать на слова мужа. Влад и вправду передумал? Или это защитная реакция на обстоятельства, в которых он оказался? Хочу верить, что он просто временно срывает на мне свои страх и неуверенность.
Крепче сжимаю его левую ладонь.
— Поговорим об этом, когда тебя выпишут из больницы и мы вернёмся домой, — пытаюсь прекратить жестокий и бессмысленный разговор. Сейчас ещё нет никакой ясности. Какой смысл гадать на кофейной гуще и травить себе душу?
Даже если он будет продолжать в таком же духе, я всё равно не уеду, не оставлю его одного. А потом, когда он выздоровеет, буду действовать по обстоятельствам. Нельзя принимать важные решения под влиянием эмоций. Мы через это уже проходили, и ничего хорошего из такого подхода не получилось.
Влад молчит. Я знаю, что он боится. Любой, даже самый сильный человек испугался бы вдруг оказаться в кромешной темноте.
— Мила… А если окажется, что операция не помогла? — его рука сжимает мою, голос полон отчаяния.
— Значит, я стану твоими глазами… Как ты всегда говоришь? Не дрейфь, прорвёмся.
— Я не хочу, чтобы ты гробила свою жизнь рядом с инвалидом! Ты представляешь, как я при этом буду себя чувствовать? Я не приму от тебя такую жертву!
Мне стоит большого труда взять себя в руки и строгим голосом заявить:
— Стоп! Влад, прекрати каркать! Профессор сказал, что операция прошла успешно. Давай подождём, когда снимут повязку… — последняя фраза звучит жалобно.
Мне так больно за него… Я не меньше его беспокоюсь, чем всё это закончится… Ещё и реву постоянно, и Влад наверняка это замечает. Недаром говорят, что у слепых обострены другие чувства.
— Мила, я прошу тебя… Уйди сейчас. Если ты со мной из жалости, то уйди. Я пойму, мне так будет легче. Лучше сейчас, чем потом…
— Нет, — наклоняюсь к нему и шепчу на ухо. — Даже не думай, тебе не удастся от меня избавиться.
— А если меня посадят? — спрашивает неуверенно, этого он тоже панически боится. — Если погибли люди, то могут дать много лет…
— Думаю, твой отец сделает всё, чтобы этого не допустить. Но если не получится… Значит, буду носить тебе передачи.
Неизвестно, как далеко заведёт этот разговор, но когда воздух уже искрит нашим общим отчаянием, открывается дверь, и в палату бодрым шагом входит Вайнштейн. Я так удивлена, что не сразу нахожу слова, чтобы поздороваться.
— Господин Розовский, как вы тут? Как самочувствие и настроение? — спрашивает Роберт вместо приветствия. — Что врачи говорят? Когда планируете вернуться в строй?
Влад приподнимается, я торопливо регулирую кровать и поправляю подушки, помогая мужу сесть.
— Неизвестно пока, — бурчит недовольно.
Этот пожар уничтожил и разрушил слишком много, в том числе и надежду на привлечение инвестиций и реорганизацию завода. Нечего больше реорганизовывать…
Визит Вайнштейна крайне некстати, поскольку подливает масло в огонь и напоминает о несбывшихся надеждах. И без него настроение на отрицательной отметке.
— Как вы договор подписывать будете? — Роберт разглядывает аппаратуру, к которой подключён Влад, как будто разбирается в показателях.
— Какой договор? — хрипит муж.
— Как это какой? Который мы с вами обсуждали. С меня деньги сейчас, с вас — реформа химзавода и прибыль в будущем, надеюсь не очень далёком, — говорит как ни в чём не бывало.
Он серьёзно? Или это такая неудачная шутка?
Я отодвигаюсь в сторону, чтобы Роберту было удобнее общаться с Владом, но всё также крепко держу мужа за руку. Чувствует ли он мою поддержку? Нужна ли она ему? Мне это неважно. Изо всех сил транслирую ему мысль: я буду рядом, что бы ни случилось.
— Роберт, вы наверняка знаете, что один из цехов недавно сгорел и завод остановил производство, — голос мужа дрожит, ему больно говорить о случившемся.
— Конечно, знаю. И группа моих экспертов и криминалистов уже приступила к расследованию. Ваш отец любезно позволил им работать вместе с его людьми.
— Но…
— Сейчас вам деньги понадобятся ещё больше. Как только будут собраны доказательства намеренного поджога, найден виновный и получено разрешение на возобновление работы, можно будет приступать к восстановлению и реализации ваших планов. Иногда нет смысла латать старые дыры, а гораздо целесообразнее снести всё под корень и построить с нуля заново.
Старик говорит быстро, чётко выговаривая каждое слово. Он абсолютно уверен в своей правоте.
— Вы думаете, что был именно поджог? — хотя половина лица Влада закрыта повязкой и я её не вижу, готова поспорить, что его глаза загораются азартом.
— Подождём результатов, но этот вариант не исключён.
Он говорит обтекаемо. А я знаю, что такие люди слов на ветер не бросают. Ещё и команду экспертов нанял, чтобы помочь Розовским. Ему точно что-то известно…
— Так что с договором? Мои юристы внесли несколько правок в ваш вариант. Я оставлю Эмилии, пусть она вам на досуге почитает. А я буду ждать вашего решения.
— Я… Спасибо. Да, я обязательно всё изучу. У моего отца, Романа Розовского, генеральная доверенность. Он подпишет.
