Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви
– Я не понимаю, почему из-за какого-то форума разыгрывается такой скандал? О моей питерской школе я знаю, по крайней мере, пять самопальных сайтов. И никому в голову не приходило с ними бороться. Это только в Китае еще пытаются отконтролировать Интернет. Во всем цивилизованном мире на это уже давно плюнули.
– А у меня другое не укладывается в голове: как Мама-Оля могла нас заложить с этим дурацким форумом? Такого я от нее не ожидал, – озадаченно пробормотал Макс.
– Ты знаешь, я все время думаю о том же самом, – очнулся Монмартик. – Вот, наверное, почему она сегодня с утра не появлялась.
Известие о вероломстве и предательстве Мамы-Оли шокировало всех, пожалуй, даже больше, чем сами события, ставшие их следствием. Но развить тему не дал звонок на урок.
Едва войдя в класс, Шапокляк первым делом отыскала взглядом Женю, шепчущегося с Диком, и обратилась к нему леденящим тоном:
– Мартов! Ты еще не готов переоценить свое поведение и найти в себе смелость назвать виновников? Встать! Тебя не научили в первом классе, что надо приподнять зад, когда к тебе обращается учитель? Разлегся на парте! Я тут перед тобой стою, а ты передо мной лежишь! Значит, так: тебе нечего делать в школе до тех пор, пока устроивший эту пакость не будет найден. Ты меня хорошо понимаешь или тебе надо по три раза повторять?
Женя молча встал, сгреб учебники в сумку и неспешной походкой в жуткой наступившей тишине вышел из класса.
В тот момент, как за ним закрылась дверь, со своего места поднялся Макс:
– Я так понимаю, что это относится и ко мне.
Даже не убирая книги в рюкзак, а зажав их подмышкой, он выбежал вслед за Монмартиком. Практически одновременно встали Дик и Маша.
– Я тоже никого не заложил. По вашей логике, мне тоже придется уйти, – произнес Дик без пафоса.
Маша складывала учебники мрачно, ничего не говоря. Инга незаметно потянула ее за рукав, проговорила сквозь зубы:
– Маш, тебе нельзя. Ты забыла про медаль?
– Я все помню, – так же тихо, практически не шевеля губами, ответила Маша.
С задней парты вскочил Лошак:
– А можно мне тоже в заложники?
– Сядьте все немедленно на свои места, или те, кто выйдут сейчас из этого класса, больше уже не вернутся.
Шапокляк еще пыталась старыми методами обуздать цепную реакцию. Но она упустила момент. Она уже потеряла контроль над ситуацией. Когда после ее слов тяжело, но твердо из-за парты поднялась Инга, это стало сигналом для всего класса. Все молча, без суеты складывали портфели и один за другим покидали класс. Здесь больше не было разделений на фракции, на своих и чужих. Класс, может быть, впервые оказался един в своем порыве. Гаврош подошла к доске и, не обращая внимания на Шапокляк, крупными каллиграфическими буквами вывела на доске: ЗАБАСТОВКА. Последней за дверь вышла понурая хохотушка Олька. Почему-то в этот раз она не смеялась.
В вестибюле школы Женю и Максима перехватила Мама-Оля. Они столкнулись буквально в дверях. У Мамы-Оли был сиплый, простуженный, еле слышный голос. Шею обматывал белый, выбившийся из-под дубленки пуховой платок. Выглядела она совсем больной. Она была в курсе всего, кроме, может быть, последних событий. Когда Маша и остальные подошли, классная устало-озабоченно обратилась к ним:
– Кто-нибудь может мне объяснить, почему вы не на уроке и почему ребята не желают со мной говорить?
Все топтались, поглядывая на Ингу. Инга взяла на себя роль предводителя восстания явно без большого желания.
– Мы бастуем. Мы не хотим, чтобы с нами разбирались по одному. Не хотим, чтобы каждого из нас вынуждали закладывать друг друга, чтобы выгородить себя. Мы хотим иметь право на высказывание собственного мнения, даже если оно далеко от того, что приятно слышать нашим учителям. И если Интернет – единственное свободное пространство, мы будем использовать Интернет. И если наш сайт и наш форум закроют, завтра появится десять новых. Не думаю, чтобы вам удалось что-то с этим сделать. Но самое главное: если вы решите наказать одного, вам придется то же самое проделать и со всеми остальными.
Мама-Оля посмурнела, хотя и перед этим лицо ее имело вымученное выражение. Говорила она явно через силу.
– Я бы вам должна была сейчас начать объяснять, чем свобода слова отличается от хамства, а юмор и сатира – от жестокой издевки и унижения человека, даже того, который вам неприятен. Но мне казалось, что вам пора бы это уже знать. И если вы не освоили в шестнадцать-семнадцать лет азы порядочности, значит, я напрасно потратила на вас почти четыре последних года.
Вперед вышел Дик. Он был настроен решительно.
– Я не знаю, о какой порядочности говорите сейчас Вы, после того, как только что заложили Карапетовне и Макса, и Женьку. Ну, давайте теперь порассуждаем, что есть порядочность в понимании учителей.
Мама-Оля была бледна.
– Можно я сяду? У меня температура. Тамара Карапетовна вытащила меня из постели, – Ольга Николаевна опустилась на низенькую скамейку. Она сразу проиграла: теперь ей приходилось разговаривать снизу вверх: – Я не очень поняла тебя, Сергей.
– Шапокляк… извините, Лариса Вячеславовна вас сдала, как стеклотару. Так же, как вы перед этим сдали Максимку и Женьку. Мы всегда считали вас своей. Мы от вас почти ничего не скрывали…
– А я даже хотел на вас жениться. Как только стукнет восемнадцать, – как всегда не к месту встрял Лошак со своими вечными подколками, но тут же охнул, потому что Громила больно наступил ему на ногу. – Отвали, не плющь боты.
– …А вы, Ольга Николаевна, при первом удобном случае обратили наше доверие против нас, – прибавил Дик.
– Мы полагали, что мы с вами по одну общую сторону баррикад. Ан нет – по разные. Вы же знаете: кто не с нами – тот против нас, – подвел черту Гарик.
– Как вы легко объявляете войну, – Ольга Николаевна не без усилия встала. Она говорила медленно, чуть слышно: – Вы меня убедили. Заявление об уходе, которое я давно собиралась подать, но все пыталась дотянуть ситуацию до выпуска, теперь незачем откладывать. Спасибо за откровенность.
Не раздеваясь, она направилась прямо в кабинет директрисы.
Никто не почувствовал себя победителем. Ребята топтались во дворике за вычислительным центром. Надо было принимать решение, что делать дальше. Приходить ли в школу завтра? Поскольку единого мнения не было, Женя предлагал, чтобы каждый сделал для себя выбор сам. Инга и Гарик настаивали на консолидированных действиях. Если только появятся штрейкбрехеры, забастовка и сопротивление будут сломлены. Целый класс за полгода до выпуска не расформируют. По-настоящему рисковала только Маша – своей золотой медалью, но она и слышать не хотела о своем неучастии в протестных действиях. Тут же на волне революционной активности был сформирован забастовочный комитет, которому и поручили вести переговоры с администрацией и формировать предложения, принимаемые прямым голосованием всех. Женю и Макса в комитет решено было не включать из морально-этических соображений: их интересы должна была защищать общественность. Машу, как она ни настаивала, тоже не взяли. Брезжащая за порогом школы медаль становилась преградой всему. Отказано было также Лошаку как носителю экстравагантных и оторванных от жизни идей, вроде сообщения в ФСБ о минировании школы или объявления всеобщей бессрочной голодовки. Последняя мысль еще какое-то время грела душу, особенно девчонок, но ее оставили на самый крайняк, если ребят начнут выгонять из школы. В комитет включили четверых: естественно, Ингу, и к ней Гарика, Дика и Гавроша.
