Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь
Меня не мучила совесть из-за Беннета. Совести было не за что меня упрекнуть. Это не было ни изменой, ни любовной интрижкой. От жизни с ним сохранилось лишь смутное воспоминание.
Мы проговорили всю ночь. Джош расспрашивал меня о моей жизни и рассказывал о себе. Он не хотел заниматься любовью, он хотел поговорить.
— Понимаешь, в момент экстаза я утрачиваю контакт, — объяснил он. — Я весь отдаюсь наслаждению и ухожу в себя.
Я поняла. Я понимала все, о чем он говорил. Впервые в жизни я ощутила, что значит быть мужчиной, вырасти с трепетным, готовым мгновенно отозваться на ласку органом между ног, опасаться женщин и в то же время страстно их желать, постоянно слышать, что мужчина должен быть сильным, и чувствовать себя слабым и уязвимым, мечтать обрести в женских объятиях покой и бояться попасть впросак. Я всегда считала мужчин бесчувственными — может быть потому, что встречавшиеся мне в жизни мужчины не умели выразить своих чувств. И еще я презирала мужчин, презирала за их самодовольство, за высокомерие, за их вечное стремление сдерживать себя. Женщины в этом смысле честнее. А мужчины к тому же слишком самовлюбленные, все их интересы направлены на себя. Но вот передо мной мужчина, который попытался разобраться в себе и, разобравшись, решил поделиться своими открытиями со мной. Что это, новое поколение? Или просто Джош? Что бы там ни было, мне это нравилось. В наших отношениях не было фальши, дешевого кокетства, игры. Мы были просто друзья, беседующие наедине, болтающие всю ночь напролет.
Мы вспоминали детство, летние скаутские лагеря, школу, родителей. Мы удивлялись, зачем евреи воспитывают своих детей такими хрупкими, такими ранимыми. Привив детям страх перед вполне обычными вещами, родители-евреи начинают делать вид, что хотят оградить их от жестокости мира. Не вынимай тост из тостера ножом: тебя может током ударить! Не поджаривай кукурузные зерна на огне: брызнет масло и попадает в глаз! От этого можно ослепнуть. А если не ослепнешь от масла, попавшего в глаз, то умрешь от масла, зараженного бутулизмом! А если от этого не умрешь, то умрешь от зараженного бутулизмом консервированного тунца! Но если этого удастся избежать, то отравишься ртутью и все равно умрешь! Если и ртутью не отравишься, то порежешь палец, когда будешь открывать консервную банку, так что немедленно сделай прививку от столбняка! Мы согласились в том, что с молоком матери впитали ужасы и унижения, пережитые нашими родителями в гетто и концлагерях, и живем теперь, парализованные страхом, так что о приключениях нам остается только мечтать.
Оказалось, что нам одними и теми же словами было доложено о том, откуда берутся дети.
— Откуда ты знаешь, что твой организм замужем и может родить ребенка? — спросил Джош у матери и старшей сестры, когда ему было шесть. Они посмеялись над ним, точь-в-точь как мои мать и сестра, когда я задала им такой же вопрос.
— Как это свойственно нашему сословию! — засмеялась я. — Ведь среди известных нам людей не было женщины, которая родила бы ребенка без мужа.
— Именно так, — отозвался Джош. — Я, помню, часами просиживал над вопросом: «Ну откуда же их тела знают?» Я на самом деле был озадачен.
— И я тоже, — поразилась я такому единомыслию. — И я тоже, я тоже.
Я словно обрела брата-близнеца, с которым меня разлучили в детстве. Все, что говорил один из нас, находило мгновенный отклик в душе другого; иногда мы понимали друг друга без слов, и в конце концов нам стало казаться, что мы никогда не разлучались, а были вместе всегда. Может быть, мне когда-нибудь и надоест мой двойник, но сейчас, когда после восьми лет враждебности и молчания меня поманил этот светлый образ, я была согласна попытать счастья, я была согласна на все! Мысль, что мне придется коротать в одиночестве всю жизнь, приводила меня в отчаяние.
— Я должен все-таки признаться тебе кое в чем, — сказал Джош в половине шестого утра.
— В чем?
— Я тайный противник эмансипации женщин.
— Да кто из вас сторонник? И большинство мужчин этого вовсе не скрывает.
— Я серьезно, — настойчиво повторил он. — Я не хочу тебя обидеть, но когда одна девчонка сказал мне: «Слушай, я никогда не кончу, если ты не потрешь мне клитор», — я почувствовал, как мое мужское достоинство рассыпается в прах. Я думал, что для этого вполне достаточно засунуть туда член. Я ничего об этом не знал, и мне было неприятно, когда мне об этом сказали.
И тут я с ужасом вспомнила о прошлой ночи, когда так и не смогла испытать оргазм. «Старая кляча, — подумала я, — опять ты связалась с беспомощным, безнадежным неудачником…»
На мгновение воцарилась тишина. Булькала вода в кровати.
Джош (хмуро): Разубеди меня. Скажи, что все это пустяки.
Но я не ответила ему.
Джош (печально, с обидой в голосе): Я раскрываю перед тобой душу, рассказываю такое, чего никогда никому не решился бы рассказать, признаюсь в том, чего сам стесняюсь, а ты даже не пытаешься успокоить меня…
— Мне кажется, — сказала я, помедлив, — что все мужчины чувствуют то же самое, просто все боятся об этом открыто сказать.
— Может быть и так, — отозвался Джош.
— Господи, как трудно быть откровенным даже с человеком… который тебе небезразличен!
— Ты ведь хотела сказать: «Которого любишь», — но в последний момент струсила?!
— Пожалуй, ты прав, — неуверенно ответила я.
— Я тоже тебя люблю, — выпалил он, — да что толку? Ты старше на шесть лет, у тебя есть муж, есть известность… К тому же мне нравятся худенькие и длинноногие, вроде манекенщиц.
Он осекся, поняв, что задел меня.
Я выскочила из постели и разрыдалась. Впервые я казалась себе такой коровой, я чувствовала себя отвергнутой и беззащитной.
— Между нами еще ничего не было, а ты уже идешь на попятный! — визжала я. — Почему ты так боишься собственных чувств?
Джош зарылся в подушку головой, а я стояла и смотрела на него, чувствуя себя толстой и неуклюжей уродиной и не собираясь его утешать. Наконец он приподнял голову:
— Какого черта! — закричал он. — Я раскрыл перед тобою душу, влюбился в тебя и теперь уже не могу без тебя жить, а для тебя это всего лишь очередное приключение! Потому что завтра ты уедешь к своему зануде-мужу, а я останусь один и буду еще более одинок, чем всегда. — Он стал похож на сумасшедшего. — Я знаю, что прошлой ночью ты так и не смогла кончить, не такой уж я идиот! Но какой мне смысл помогать тебе в этом? Какой смысл тебя удовлетворять? Доставлять тебе удовольствие? Ведь все равно ты уедешь от меня — к своему драгоценному Беннету. Тебе это не впервой — изменять ему! Да ты и не воспринимаешь меня всерьез: для тебя я всего лишь ребенок, желторотый юнец, а наша встреча — не более чем щекочущее нервы похождение! В Нью-Йорке все станут к тебе приставать: «Интересно, как это — трахаться с хиппи?» — А ты ответишь: «Потрясающе!» Но для меня в этом ничего потрясающего нет! Да, я хиппи, я молокосос и тунеядец, черт меня побери. А ты, Кандида, иди вперед, навстречу жизни, изведай все: трахнись с англичанином, с китайцем, с негром, с лесбиянкой, с хиппи, наконец! Я же вернусь к привычному ритму жизни, буду, как всегда, раз в неделю, навещать свою библиотекаршу, а в свободное время почитывать твои стишки и смотреть по телевизору передачи с твоим участием — в ожидании нового романа, из которого узнаю свой рейтинг среди остальных твоих поклонников. Потрясающе, а? Потрясающе — для тебя! А как же я? Нет уж, спасибо. Меня мало привлекает эта перспектива. Я люблю тебя, но что мне это дает? Я не хочу фигурировать в романе, мне наср… на бессмертие! Я просто люблю тебя! — Он снова зарылся головой в подушку и громко зарыдал.
