Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь
Ральф провел нас в гостиную, больше напоминающую пещеру и выдержанную все в тех же шоколадно-коричневых тонах, и зажег камин (в Калифорнии это делается просто — под дровами расположена газовая горелка). Потом он включил квадрофоническую систему — песнопения какого-то восточного братства, — раздал сигареты с марихуаной, на которые, должно быть, потратил целый день, — а может быть их заранее скрутил какой-нибудь хиппи-табачник, — и отправился на напичканную электроникой такую же шоколадную кухню, чтобы приготовить кофе и посовещаться со своим восточным слугой.
— Подождите, ребята, вы еще не видали Джакуззи, — сказала Лиана, глубоко затягиваясь и пуская сигарету по кругу.
— Что еще за Джакуззи? — спросила я.
Через некоторое время мы все уже были раздеты и варились в булькающей и пузырящейся воде, налитой в огромную красного дерева лохань, словно цыплята в кастрюльке с бульоном. Сквозь увитую бугенвиллеями решетку в потолке было видно звездное небо, а внизу под нами били ключи, отчего горячая ароматная жидкость бурлила у нас между ног, вызывая вполне однозначные желания. От наркотиков мы уже успели совершенно обалдеть, распевавшие гимны монахи тоже слегка ошалели, а Ральф продолжал раскуривать все новые сигареты. Кофе по-ирландски лилось рекой. «Так бывает только в раю. Или в Калифорнии», — подумала я.
А тем временем Ральф начал речь, ту сбивчивую и бессмысленную речь, которую только сильно под градусом и можно произносить, но в тот момент я уже не могла понять, кто из нас сумасшедший — он или я.
— Важно, — назидательно говорил он, — победить в себе чувство собственника, брать и давать, испытывать наслаждение и боль, как если бы все мы плыли в одной лодке, словно части одного организма, — а ведь мы и есть части единого организма…
— Похоже, он хочет устроить групповуху, — прошептал Джош, — и я даже не знаю, как поступить. Я хочу сказать, он не обидится, если мы откажемся?
Голос Джоша доносился откуда-то из подземелья.
— Не знаю, чего он хочет от нас, — прошептала я в ответ, — но я чувствую, что над ним можно здорово посмеяться, если принять его тон и это дурацкое гештальтское словоблудие.
— Станьте частью воды, станьте пузырьком, станьте паром, воспаряющим к небесам, — продолжал разглагольствовать Ральф.
— Кажется, я стал цыпленком, попавшим в бульон, — с усмешкой сказал Джош.
Ральф был в восторге:
— Станьте куриным бульоном! — возопил он в порыве экстаза.
Джош издал горлом булькающий звук и закончил курлыканьем, отдаленно напоминающим «ку-ка-реку».
Ральф пришел в исступление.
— А ты стань морковкой, — приказал он мне.
— Я не знаю, как это — быть морковкой!
— А ты попробуй, — покровительственно сказал Ральф. — Главное — не напрягайся.
— А что делает морковка?
— Морковка? — переспросил Ральф. — Морковка просто морковит.
— Ага, — сказала я, — понятно.
— Ну так давай! — сказал Ральф.
— Подожди, дай войти в образ, — минуту-другую я посидела молча, чувствуя, как между ногами бьет обжигающая струя.
— Ну? — нетерпеливо спросил Ральф.
— Я уже, — ответила я.
— Но ведь ты просто сидишь и все, — сказал он.
— Я морковлю, как умею, — огрызнулась я. — И вообще, кто ты такой, чтобы судить, как надо морковить? чтобы указывать мне? Как хочу, так и морковлю. Это мое конституционное право!
Джош помирал со смеху, и Лиана тоже. Я продолжала морковить с гордо поднятой головой.
— Здесь есть над чем подумать, — многозначительно отозвался Ральф.
Когда мы настолько пропитались водой, что кончики пальцев сморщились и побелели, а колени дрожали от струящейся воды, Ральф позвонил, и вошел японец, который принес полотенца и очередную порцию кофе по-ирландски.
— Он не только прислуживает, — в некотором смущении пояснил Ральф, — но и проповедует «дзэн».
— Как это, должно быть, удобно, — проговорила Лиана. — Может, пригласим и его?
— Он ненавидит воду, — поторопился ответить Ральф.
В гостиной горел приглушенный свет, и все мы были такие обалдевшие, что просто лежали вповалку у камина и молча смотрели на огонь. Мы с Джошем гладили друг друга по спине в том замедленном темпе, который создает только наркотический дурман.
— Интересно, нас туда снова пригласят? — прошептала я. — У меня от воды уже одно место заплесневело.
— Я тоже об этом подумал, Пух, — ответил Джош. — Сейчас вот-вот начнется разгул, не хватает только кровати. Как ты думаешь, мы всегда будем благочинными, добропорядочными евреями?
— Верноподданными, — слабо отозвалась я.
В это время Ральф с Лианой, почему-то решив, что мы не собираемся заниматься любовью, улизнули в спальню. Мы остались одни. Пролетали часы, годы, десятилетия. Мерцал огонь. Я гладила Джоша по спине. Он гладил меня. Неожиданно на пороге возник голый Ральф и сказал:
— Кстати, тут есть еще одна спальня. Давайте провожу.
Он отвел нас в очередную комнату, выдержанную в шоколадных тонах, со стеклянным потолком и покрытой меховым покрывалом огромной водяной кроватью. «Любит — не любит», — мигала неоновая скульптура на столике у изголовья. Рядом лежал наполовину использованный тюбик с противозачаточной суспензией и жуткий на вид розовый французский презерватив, утыканный резиновыми колючками. Красноречивые свидетели сексуальности хозяина дома.
Изысканные черные простыни на кровати были слегка помяты: очевидно, Ральф и Лиана занимались здесь любовью с утра. Мы с Джошем легли, укрылись меховым одеялом и нежно обнялись. «Любит — не любит», — продолжал мигать ночничок.
— Как бы вырубить эту чертовщину? — сказал Джош.
— Вряд ли нам это удастся, — предположила я. Мне так не хотелось его от себя отпускать. Под назойливое мигание «любит — не любит» мы вновь обнялись.
— Ты знаешь, — начал Джош, — всю жизнь мне твердили, что не в деньгах счастье. Но без них не было бы ничего этого, мы бы никогда не оказались здесь, не увидели ни Джакуззи, ни бассейна, ни причудливой мебели. Ведь так?
Я засмеялась и еще крепче прижалась к нему. У него был такой трогательный, такой милый взгляд на вещи. Он умудрялся оставаться самим собой в мире масок, когда естественность и честность почти совсем вышли из моды.
Меня не мучила совесть из-за Беннета. Совести было не за что меня упрекнуть. Это не было ни изменой, ни любовной интрижкой. От жизни с ним сохранилось лишь смутное воспоминание.
