Вера Копейко - Доверься, он твой
— Я доступен всегда… — Это он говорил ему. Его голос всплыл в голове.
Ну конечно, он произнес эти слова, отдавая ему кое-что…
Вадим выдернул из кармана брюк бумажник. В отделении под молнией лежал спецмобильник. Он еще ни разу не проверил, как он работает. Пытаясь унять дрожь в пальцах, нажал на край.
— Слушаю, Вадим Андреевич. — Вадим ошарашенно молчал. — Как я понимаю, нужна моя неотложная помощь?
— Да, — выдохнул Вадим. — На самолете вашей компании увозят пациентов Катерины. Их везут в Якутию, в аномальную зону. Нужно немедленно вернуть.
— Нет проблем, — бросил Микульцев, будто Вадим просил развернуть машину на шоссе. — Куда доставить?
— Туда, откуда их увезли.
— Понял. Сегодня они будут ужинать там, где завтракали.
— Я вам так благодарен, — выдохнул Вадим.
— Всегда рад помочь.
Вадим поймал машину и поехал к Катерине.
А Микульцев упрекал себя: чуть было не проболтался. Он хотел сказать: "Какие милые старички и старушки!" Зачем Вадиму знать, что он сам сидит в салоне этого самолета?
Дмитрий Сергеевич уселся за спиной Федора. Он хотел понаблюдать за ним. Ему было хорошо видно сына. А что, вырос настоящий мачо, мужик, которому без пяти минут восемнадцать. Микульцеву интересно, позвонит ли он Катерине. Он видел, как Федор оглядывал божьих одуванчиков, они сидели напряженные, слегка испуганные. Но не все. Две старушки-вострушки трещали у него за спиной не хуже дачных сорок.
— А? Что? — переспрашивали одна другую. — Санатория! Чудненько. Комары? Будто их нету под Москвой…
— А в той Долине, куда мы летим, говорят, ничего такого нет. Все сдохли! Ха-ха!
Федор тоже слышал их болтовню. При последней фразе, заметил Микульцев, он дернулся. Понятно, значит, о чем-то таком думал. Догадался? Наверное, он же знает, куда сопровождает путешественников.
— А докторица такая милая, — не унималась старушка.
— Ты про Катерину Павловну?
— Не-ет, ее зовут Светлана Михайловна. Говорит, после того, как вернетесь, станете получать новые таблетки… Лучше, чем Катерины Павловны порошки…
Микульцев заметил, как Федор вынул мобильник. Парень знает, что из самолета нельзя звонить. Он сполз почти под кресло, чтобы стюардесса его не увидела.
— Катерина, я в самолете. Твоих больных везут в Якутию. Туда, где был дядя Миша. Помнишь про Долину, под которой горит каменный уголь? Они там умрут. Сделай что-нибудь… Рейс… — Он протараторил цифры. — Это чартер до Якутска. Компания "Птичий веер-авиа"…
Микульцев расслабился — сын позвонил. Хороший мужик.
Ну вот, думал он, кажется, близок финал. Сейчас позвонит "сосигарник" Вадим.
Он позвонил. Микульцев встал и пошел в кабину пилотов.
Самолет накренился, меняя курс.
Ну вот и все, думал Микульцев, какие еще нужны Катерине доказательства? Вадим Журавлев способен развернуть самолет в воздухе! Никаких. Надо просто довериться ему, и все.
Катерина ехала по улицам, забитым машинами, и удивлялась. Пожалуй, она сейчас чувствовала себя почти так, как в кабине "бычка". Ее проблемы решал мужчина. Снова.
Она даже не предполагала, что у Вадима такие возможности. Он никогда не рассказывал. Но почему он должен ей рассказывать?
А если бы не он, что бы она сейчас делала? Рыдала? Обрывала телефон профессора Назарова? А самолет бы летел и летел…
Катерина подкатила к стоянке, дежурный открыл шлагбаум, узнав ее машину. Она здесь одна такая. Поставила "матиз" в бокс. Закрывая двери, увидела, как на полной скорости промчался ее любимец.
— Филька! Филимон! — окликнула Катерина. — Своих не узнаешь?
Пес, похожий на грязно-белую овцу, какие бывают у самой ленивой деревенской хозяйки, повернул голову, блеснул глазами.
— Ты меня не видишь? Или не узнаешь? — корила его Катерина. — А где привычный жадный мужской взгляд? — тараторила она, стараясь избавиться от напряжения. Все, все, уверяла она себя. Вадим сказал, значит, сделает.
Что-то в голосе Катерины заставило пса снова повернуться к ней, придержать шаг. Четыре лапы не первой свежести, как и вся шкурка, замерли на бетоне, который был на тон светлее цвета лап.
— Ну во-от, давай погла-адимся, — бормотала она, а Филимон смотрел мимо нее. — Понятно. — Она убрала руку, которой почти коснулась его головы. — Ты ходил гавкаться. Недоволен результатом?
Филька шел чуть впереди, гордо расправив хвост. Гаражный сторож, увидев парочку, поздоровался первый.
— Катерина, ты прямо кобелиная дрессировщица.
— А что такое?
— Охрип от гавканья. Бегал к забору. Я думал, опять помчится.
— К той лохматой парочке? — спросила Катерина.
— Ага. На, поешь. — Сторож поставил кастрюльку под лестницу, ведущую наверх, в башенку. Мужчины украсили ее на зависть окружающим. На вершине не какой-нибудь петух или рыцарь — таких в магазинах пруд пруди. Умелец выточил полногрудую наяду, покрасил золотой краской. Когда грудь вперед — все знали: южный ветер, корма вперед — северный.
— Ван Саныч, — так все для краткости называли сторожа, — ну зачем ему это гавканье? Эти псы не вылезут из-за забора, один нос проходит в щель под бетоном. Филька тоже к ним не протиснется. — Катерина с сожалением смотрела на Филимона. — Это что, что-то чересчур мужское, да?
Сторож сложил руки на груди, с нескрываемым удовольствием наблюдал за проявлением аппетита гаражного пса Филимона.
— Конечно, мужское. Неистребимое, — хмыкнул он. — Ты слыхала, как мужики орут друг на друга? Заметь, даже те, которые считаются интеллигентными. Филимон наш тоже не из-под забора, сама знаешь. У него отцы-матери хороших кровей.
Она кивнула. Все знали историю Филимона — последнюю любовь старого сторожа, уже ушедшего со службы.
— Как все животные, мужчины заводятся весной. На работе — друг на друга, в автобусе тоже. Точно как Филимон. Главное — откричаться. — Он хмыкнул. — Кровь играет. Моя жена поначалу кидалась успокаивать, когда при ней орали. Потом, с опытом жизни, так сказать, перестала обращать внимание, говорит, кобелиный гавк начался. Легкие прокачивают.
Филимон ел аккуратно, хотя было видно по его торчащим крестцовым костям под нечесаной шкуркой, как отощал за минувшую весну. Катерине нравилась его нежадность. Когда она приносила ему кости, он не хватал, а брал.
— Ну что, домой? Счастливо. А за Фильку не переживай. Он от этого только здоровеет. И за мужиков, когда они орут, тоже. Знай: когда орут, заземляются. — Он засмеялся.
Сколько же она еще не знает о жизни такого, что известно другим! А сколько того, что другим неизвестно!
Ее жизнь, думала она, складывается из странных кусков. Как будто лепится из разных людей — умных и не очень, знающих что-то неведомое и не знающих известное всем. Она чувствовала себя старой, взрослой, юной и ребенком. Этот внутренний хаос утомлял, ей хотелось стать единой, цельной.
