Жестокая любовь мажора (СИ) - Маша Демина
Да, я не смогла рассказать ему вчера, потому что было очень много всего: и ревность, и обида, и страх. Но если бы он проявил еще немного терпения, попытался помочь рассказать ему… а не требовал здесь и сейчас, я бы доверилась… немного времени.
Я была на грани эмоционального срыва.
Новость о Москве оказалась внезапной, и я не успела принять ее. Я была не готова вспоминать об отце, о котором заставила себя забыть, когда начала жить с чистого листа с ангелом у себя под сердцем. А когда родился Кирюша, мне даже перестали сниться кошмары, будто этот мальчишка был дарован мне как спасение от всех моих внутренних демонов.
И именно поэтому я не готова встретиться с ними вновь.
Тяжелые мысли прерывает боль в бедре, я вздрагиваю и опускаю взгляд на сына, который прилип к моей ноге и, хохоча, собирается укусить меня еще раз.
— Ах ты, маленький негодник, — выдыхаю сдавленно и поднимаю сына на руки. — Пойдем-ка я тебя лучше покормлю.
Сынок хлопает меня ладошками по щекам.
— Дя! Кусить качу!
Усмехаюсь и, подкинув сына на руках, плетусь на кухню.
На самом деле я благодарна ему, за то что он отвлек меня, одними мыслями ситуацию с его папкой не исправить.
Этот маленький человечек не видит, как его мама разваливается внутри от бессилия и незнания как поступить, он трогает мои волосы, тащит их себе в рот, улыбается и воркует мне на ушко. Я шиплю от боли, когда усаживаю его на стульчик, а он не отпускает мои волосы.
— Сына, маме больно, — выпутываю его пальчики, и он тут же начинает хлопать ладонями по столешнице и кричать.
— Кусять! Ням-ням, мама!
Я заставляю себя улыбнуться.
— Сейчас будет ням-ням, — провожу ладонью по головке Кирюши и достаю из холодильника масло и молоко.
Я варю кашу в тишине, которую нарушает лишь возня моего сына. Мысли возвращаются. Чувство вины, подобно кислоте, прожигает внутренности. Честно говоря, я удивлена, что вообще могу функционировать, в груди, кажется, дыра, и она становится все больше и больше. Я делаю глубокий вдох в надежде, что он придаст мне сил, но пустота только разрастается.
Ставлю сыну кашу и вручаю его любимую ложку, а сама сажусь за стол и подпираю голову руками, глубже погружаясь в болото мыслей. Рациональная часть меня пытается доказать, что я поступила правильно. Но есть и другая, которая с каждой минутой давит сильнее, умоляет, чтобы я позвонила Илаю и все объяснила…
Шарканье тапок привлекает внимание, я вскидываю голову и встречаюсь взглядом с бабой Люсей.
Выражение ее глаз меняется при виде меня, а точнее, моего лица, и я представляю, как выгляжу после своего ночного «слезливого марафона».
— Баба! — выдыхает Кирилл, и баба Люся тут же отвлекается, подходит и целует испачканные ручки моего сына, воркует с ним, расплываясь в полубеззубой улыбке.
Она вытаскивает из-под стола табурет и усаживается рядом со мной, переводя на меня уже не такой беззаботный взгляд.
— Ну и что на тебе лица нет, горе ты мое луковое?
Я пытаюсь улыбнуться.
— Ничего, просто Кирюша плохо ночь спал.
Она прищуривается, складывая руки на столе.
— Ты вот что, милая моя, голову бабке не дури. Я прекрасно слышу, кто спит, а кто нет. Со слухом у меня проблем нет.
Почему-то я воспринимаю ее слова по-своему и вспоминаю ту ночь с Илаем, когда мне казалось, что мы контролировали друг друга и не шумели, но судя по намеку бабы Люси… контроль у нас с Илаем хреновый. От этого воспоминания у меня внезапно подрагивают губы, а дыра в груди становится еще больше.
— Алиска, ты брось меня заставлять нервничать. Ты ж мне как дочка. Что случилось? Не спроста ведь слезы в глазах стоят. С Илаем побранились?
Я пытаюсь вздохнуть, но изо рта вырывается всхлип. Закрываю лицо ладонями и мотаю головой.
— Есть вещи, о которых я никому не могу рассказать, — шепчу в ладони, — потому что они ужасные.
Баба Люся хмыкает, и я слышу, как скрипит под ней табурет.
— Ну… ужасные вещи могут случиться со всяким.
Я протяжно вздыхаю и, простонав, быстро вытираю непрошенные слезы.
— И что с ними делать?
Старушка кладет локти на стол.
— Во-первых, перестать говорить загадками.
Я грустно улыбаюсь ей.
— Вряд ли я смогу дать совет, не зная ситуации.
Тяжелый вздох поднимает мою грудь, и я зажимаю руки между коленями.
— Илай предложил уехать с ним в Москву, — тихо произношу я. — Ну это было не совсем предложение, но в принципе можно назвать и так. Предложение во время ссоры.
Баба Люся поджимает губы.
— А ссора, наверное, потому что ты отказалась?
— Сначала потому, что я узнала про отъезд Илая не от него. Ну а потом все скатилось к тому, что я не могу поехать с ним в Москву.
Старушка вздыхает.
— Дуреха ты, Алиска. Любите ведь друг друга, чего сами себе подножки-то делаете?
Закусываю нижнюю губу, сильнее стискивая ладони коленями.
— Надеюсь, не из-за меня хоть от лучшей жизни отказываешься?
— Сложно все, баб Люсь. И вы мне как родная, и Ленка тут, да и вообще все налаживается. А в Москве у меня… ничего у меня там нет… только неизвестность.
Мой взгляд цепляется за монотонное постукивание морщинистой руки по столу.
— Ну бояться перемен — это нормально. Не боятся только дураки. А что насчет нас с Ленкой, это ты брось, дочка. Семья. Она должна быть на первом месте. И вместе.
— Так вы тоже моя семья, — шепчу я надломившимся голосом, будто трещина ползет по хрупкой фарфоровой чашке.
— Семья — это ты, Кирилл и папаша ваш. А мы с Ленкой прилагаемся к вам и уж тем более не станем раскалывать ваше единство. Так что давай, прекращай лить слезы, звони Илаю.
Я сглатываю ком в горле и бросаюсь на шею старушке. Она не сказала ничего такого, чего бы я не знала сама. Но почему-то ее слова прозвучали как откровение.
— Алиска! Задушишь же!
Но я не обращаю внимания и много раз целую бабушку в щеку.
— Какая же вы у меня хорошая, баб Люсь.
А потом бегу к себе в комнату, бросая радостное через плечо:
— Присмотрите за Кирюшей, я скоро!
Забегаю в комнату и, схватив телефон,
