Будет больно, моя девочка (СИ) - Мария Николаевна Высоцкая
Арс забегает в лифт в последний момент. Впивается в меня глазами, а потом резко тянет на себя. Двери схлопываются.
— Ты снова ревешь, — выдает, часто дыша. Его губы в этот момент почти касаются моих.
Волнение охватывает и тело, и душу.
— Я…
Договорить он не дает. Обрушивается на мои губы поцелуем.
Закрываю глаза. Дыхание перехватывает.
Тело охватывает мелкая дрожь. Арсений оттесняет нас в угол, так что при входе в лифт люди теперь увидят лишь его спину. Он продолжает меня целовать. Мягко, но с напором.
Чувствую себя дурочкой. Это так странно. Мне хочется ответить ему, но целоваться я не умею. Просто подставляю свои губы. Позволяю себя целовать и, кажется, даже не дышу. Чувства обостряются до предела. Я каждый шорох слышу, а каждое прикосновение не просто обжигает, оно разъедает кожу до кости. Меня все еще слегка потряхивает. Я дрожу и, кажется, окончательно теряю ориентиры.
Хватаю воздух ртом, когда он отрывается от моих губ. Заглядываю ему в глаза.
Почему он не уехал?
Арс касается большим пальцем моей щеки, стирает с нее слезы, а у меня сердце вот-вот выпрыгнет.
— Что ты делаешь? — едва нахожу в себе силы, чтобы разомкнуть губы и задать ему этот вопрос.
Я слышу, как двери в кабинке снова распахиваются, но мы оба не спешим из нее выходить.
— Целую тебя. Я же обещал, что снова это сделаю, если ты заплачешь.
Он переходит на шепот, кажущийся мне громким. Комфортна сейчас лишь тишина, звуки нашего дыхания и стук сердца.
— Зачем?
Спрашиваю, а сама боюсь услышать ответ. Я не верю его словам. Сопротивляюсь каждому. Но сильнее всего я боюсь себя. Вот этих странных, абсолютно непонятных чувств, что я к нему, как оказалось, испытываю. Его слова про то, что он хочет уехать, выбили почву у меня из-под ног. Они словно лишили равновесия.
Я так же не знаю, почему почувствовала радость, когда увидела его в кабинке лифта. Но она прошлась по моему телу волной. Насквозь. Такая яркая, теплая. Слезы подсохли…
— Я уже говорил, Майя. Ты. Мне. Нравишься.
Замираю. Наверное, мое сердце в этот момент тоже останавливается. Шум крови в голове становится невыносимым. Пульс долбит по вискам, ладони потеют.
Арсений продолжает смотреть мне в глаза. Он точно гипнотизирует, иначе как объяснить то, что я не могу отвести от него свой взгляд? Как же?
— Ты красивая, — произносит чуть громче. Вижу, как у него дергается кадык. — Добрая, самая добрая. С тобой можно говорить обо всем. Можно молчать. Ты моя противоположность, Майя. Абсолютная. Это дико. Это так странно. Я не могу объяснить, почему так происходит, — уголки его губ заостряются в улыбке, — но первый человек, о котором я думаю, когда просыпаюсь, ты. Ты же — моя последняя мысль, когда засыпаю…
Он проговаривает это так четко, все тем же шепотом, а у меня ноги подкашиваются. Рассматриваю его. Пытаюсь уличить во вранье, докопаться хоть до какой-то мелочи, но не выходит. Все, что я вижу, это его безумные глаза, на фоне которых я чувствую, что его рот озвучивает правду.
— Ты так сильно меня раздражаешь, — продолжает, транслируя свои эмоции. Их много. Я впервые понимаю, что он живой. Арсений Мейхер — живой человек, у которого есть чувства и мысли. — Так сильно волнуешь. Не вписываешься в мой мир, потому что хорошая, справедливая и так много улыбаешься… Сначала мне казалось, что ты притворяешься. Нельзя быть такой. Просто невозможно, Майя. Но ты есть. И ты где-то здесь, — берет меня за руку и прижимает наши ладони к своему сердцу под распахнутой курткой. — Мне казалось, что лучше и проще тебя оттолкнуть, чем принять то, что я к тебе чувствую.
Моргаю. Хватаю носом воздух.
— Я… — выдаю какое-то шипение вместо слов.
— Прости, — зарывается пальцами в мои волосы, вынуждая прислониться затылком к стенке лифта. — Мне было стыдно за то, что произошло тогда в доме с собаками. Страшно за тебя. Стыдно за себя. Это не оправдания. Это… просто… — частит словами.
Он касается губами моей щеки, виска. Крепче прижимает к себе и замирает. Я тоже замираю, не знаю, сколько мы так стоим. Сколько я перевариваю его слова. Сколько людей успевает зайти и выйти из лифта, но в какой-то момент заслонка в душе отходит в сторону и я боязливо прижимаюсь щекой к его груди, проскальзываю ладонями ему под куртку и обнимаю.
Это так странно. Обнимать его. Чувствовать так близко. Пропитываться запахом мужской туалетной воды…
Все это со мной впервые.
Дрожь медленно отступает. В какой-то момент я возвращаю свои руки ему на грудь, собираю ткань футболки в кулаки и крепко их сжимаю, продолжая прижиматься к Арсению всем телом.
— Я не чувствую к тебе того же, — произношу так тихо, что сама себя еле слышу. Бормочу в ямочку у его ключицы.
Он слышит. Знаю, что слышит. Стискивает меня сильнее. Просто вдавливает в себя так, что пошевелиться становится невозможно.
Я, наверное, вру. Ему. И себе тоже. Но пока и правда не чувствую. Не чувствую это так, как должно быть. Правильно.
— Ты меня обижал. Много-много раз, Сенечка, — запрокидываю голову. Ловлю его взгляд. — Разве после такого можно тебе верить?
Он слушает меня. Смотрит пристально. Выражение его лица ничего не выражает. Там словно нет чувств. Разочарования, непонимания, злости или спокойствия — их нет. Маска какого-то бездушного безразличия. А может, он просто притворяется таким? Бесчувственным. Холодным. Я же сейчас услышала столько приятных, хороших слов.
Двери лифта в очередной раз разъезжаются, и, судя по голосу у Арса за спиной, мы оказались на нашем этаже.
— Прекрасно, — выдает классная. — Нашлись.
Сжимаюсь на автомате. Чувствую свою вину, меня с ног до головы заливает стыдом. Щеки краснеют. Упираюсь Арсу в грудь ладонями. Отталкиваю его от себя и отскакиваю в сторону.
Марта Витальевна проходится по мне строжайшим взглядом, который ничего хорошего априори не обещает.
— В мой номер, оба. Живо! — командует, и я пулей срываюсь туда.
Чуть позже замечаю, что Арс не спешит, идет себе вальяжной походкой, сунув руки в карманы куртки, позади Марты.
В своем номере классная устраивает нам словесную выволочку, звонит моей маме, прямо ночью. Жалуется, преувеличивает, я даже рта не успеваю раскрыть, как они решают, что завтра утром мама прилетит сюда за мной, потому что класс остается в Питере еще на два дня. Это вроде как коллективное решение — остаться здесь еще, но брать ответственность за меня и Мейхера с нашими выкрутасами, с ее слов, она не намерена.
— Доигралась? —
