Анна Берсенева - Мурка, Маруся Климова
Под саму школу – классы, спортивный и актовый залы, столовую – было отведено примерно две трети особняка. Оставшуюся треть занимали спальни учеников. Когда Матвею было лет двенадцать, он ездил со школьной экскурсией в Петербург. Царскосельский лицей тоже, конечно, входил в программу, и кельи, в которых жили лицеисты, запомнились ему в том обостренно восприимчивом возрасте наилучшим образом.
Увидев ученические спальни в зябликовской школе, Матвей улыбнулся. Похоже, Алексей Лесновский посетил Царскосельский лицей примерно в таком же возрасте и так же хорошо его запомнил.
Не все спальни были заняты. В особняке постоянно жили только те дети, одаренность которых проявилась в отдаленных от столицы городах и весях. Московских учеников каждый день доставлял в Зяблики и развозил по домам школьный автобус.
Правда, в первый же день Матвей выяснил, что уже неделю никакого автобуса нет. То есть он, конечно, есть, но стоит в гараже, потому что водителю позвонили неизвестные люди и приятным голосом сообщили, что если он выйдет завтра на работу, то послезавтра обнаружит в своем транспортном средстве бомбу. Если, конечно, успеет ее обнаружить. Водитель не стал дожидаться не только послезавтрашнего, но даже завтрашнего дня и уволился через десять минут после звонка.
– И как теперь дети сюда добираются? – поинтересовался Матвей, выслушав эту историю от завуча, немолодой дамы с фундаментальной фигурой и такой же фундаментальной прической; он думал, уже и парикмахерских таких нет, в которых сооружают подобное.
– Кто как, – пожала плечами дама. – Основную массу родители привозят.
– А не основную?
– Матвей Сергеевич, – хорошо поставленным голосом сказала завуч, – почему вы спрашиваете об этом меня? Вы считаете, я должна сесть за руль автобуса?
Матвей так не считал. Он считал, что если все будет идти, как идет сейчас, то жить зябликовской школе осталось не больше месяца.
– Елизавета Адамовна, подготовьте мне, пожалуйста, информацию, где и в какое время автобус должен забирать учеников. И сообщите им, чтобы завтра они были на этом месте в это время.
– Вы надеетесь до завтра найти водителя? – усмехнулась дама.
– Завтра я привезу их сам, а водителя найду чуть позже. Не беспокойтесь об их безопасности. У меня профессиональные права и большой водительский стаж.
Завуч пожала плечами.
«Если кто-то по молодости и неопытности своей готов совершать бессмысленные поступки, – отчетливо читалось в ее глазах, – то не дело взрослого опытного человека его от этого отговаривать».
Матвей повозил детей туда и обратно три дня, а потом наконец дозвонился по какому-то безответному подмосковному телефону Жоре Мясникову из мотомехгруппы Пянджского погранотряда. Жора демобилизовался на год раньше Ермолова; звонку бывшего сослуживца он обрадовался так, будто ему позвонил президент страны. Он сразу сообщил Матвею, что приличной работы до сих пор не нашел, что любимая девушка не дождалась, а потому его абсолютно ничего не держит в родном поселке и он готов перебраться в любые Зяблики в качестве водителя, охранника, сапера, да хоть черта лысого.
– Ты там один такой решительный или еще кого-нибудь найдешь? – сквозь писк и шорох отвратительной связи проорал Матвей. – А то одного охранника тут маловато будет.
Жора немедленно выразил готовность привезти с собой хоть целое подразделение «правильных ребят», у которых работы нету, а мозги между тем есть, и разнообразные полезные навыки тоже имеются.
– Надежные парни, Матюха! – заверил он. – С ними в огонь и в воду можно.
– В огонь, надеюсь, не понадобится, – успокоил Матвей. – Тут понты в основном, как я понял. Приезжайте, в общем. Разъясни только, что пить в рабочее время не придется. Кстати, насчет воды – там у вас тренера по плаванию нет?
Тренера по плаванию среди Жориных ребят не было, как не было среди них и учителя математики, и приличного завхоза. Но если поиски завхоза не казались Матвею чрезмерно сложными – в то время, когда он самым деятельным образом участвовал в управлении заводами Корочкина, крепких мелких хозяйственников он узнал немало, и все они наверняка правильно отнеслись бы к деньгам, которые он мог предложить за работу в Зябликах, – то с учителями дело обстояло гораздо хуже. Некоторые из них уже разбежались, другие со дня на день собирались это сделать, а большинство из тех, которые не собирались, Матвей с удовольствием спровадил бы сам.
Его опыт по учительской части ограничивался собственными школьными годами, в которых, как он теперь вспоминал, не было ничего необычного. Но все-таки ему казалось, учителя должны относиться к жизни как-то иначе, чем относились к ней те люди, с которыми он познакомился в первую неделю своей работы. Или, может, он просто чего-то не понимал?
Опыта, конечно, не было, но что-то не позволяло ему согласиться с тем, что не прав он, а, например, не учительница литературы Алина Андреевна Сокологорская, с которой у него возник первый спор. Это даже не спор был – Матвей не любил пустых споров «за жизнь», которые не должны были привести ни к каким практическим результатам, – а так, разговор. Но разговор показательный.
Алина Андреевна разительно отличалась от завуча Елизаветы Адамовны. Никаких залакированных стогов на голове – прическа у нее была не просто современная, но сделанная с той продуманной живой небрежностью, которая стоит очень недешево: растрепанная челка, неровные пряди. Маникюр на тщательно наращенных ногтях был выполнен в стиле «летний аквариум». Точно такой маникюр с тончайшим рисунком на прозрачном фоне делала Гонората, поэтому Матвей знал, как это произведение искусства называется. После занятий она посещала школьный тренажерный зал и бассейн, фигура у нее была безупречная, она отлично водила свой маленький элегантный «Ниссан»... В общем, Алина Сокологорская являла собою выставочный образец молодой современной женщины, которая вдобавок ко всем своим достоинствам не стреляет глазками в приемной большого босса, а сеет разумное, доброе, вечное.
Она была первой учительницей, урок которой Матвей решил посетить. И он совершенно не ожидал, что придет после этого урока в такое раздражение.
Внешне, впрочем, он своих чувств демонстрировать не стал. Главным образом потому, что не мог найти для них словесного выражения.
– А что вас, собственно, так удивило, Матвей Сергеевич? – насмешливо поинтересовалась Сокологорская, когда он зашел после этого урока к ней в кабинет литературы. – Вы хотели, чтобы я рассказывала о Льве Толстом как зеркале русской революции? Странное желание для человека вашего возраста!
