Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Итак, твоя великая мечта начинает осуществляться.
— Да, это так.
— Тогда почему же ты плакала?
— Знаешь… Это пресловутые слезы радости…
Она повернулась к своему шкафу, вытащила сигарету и закурила. Чарли настаивал, чтобы она бросила курить, и она пыталась, но уклонялась от установленного правила, когда нервничала.
— Ну и как прошла „пресловутая" первая ночь?
— Первая ночь? — весело переспросила я.
— Перестань, Энди! Знаю, ты угнетена, ты плакала. Он обидел тебя?
— Нет, все было замечательно.
Она молчала и пристально смотрела на меня через дым сигареты. Я почувствовала, что слезы вот-вот готовы хлынуть вновь. И я с трудом произнесла:
— Это было… ужасно. Не так, как ты думаешь, а… по-настоящему жутко. Я удивляюсь себе, Тиш…
— Да?
— Могу я тебя спросить?.. — Я остановилась.
— Энди, конечно, ты должна знать, что мы с Чарли трахаемся, как норки, когда только возможно, с тех пор как он дал мне какие-то таблетки. Не стесняйся, спрашивай меня обо всем.
— Слушай, разве возможно, чтобы было так хорошо уже с первого раза? И чтобы мне сразу понравилось это? Я хотела еще и еще, я думала, что не смогу ждать дольше…
Тиш раздавила сигарету в пепельнице и обняла меня.
— Господи, нет, конечно. Это почти всегда ужасно в первый раз, — произнесла она. — Больно, как в аду, и неприятно. Ты ничего не чувствуешь, и тебя интересуют только два вопроса: не слишком ли ты холодна, и не собирается ли он тебя бросить. Никаких потрясающих ощущений, я уверена в этом. Думаю, потому, что головой-то ты понимаешь, что все о'кей, и в то же время чувствуешь, что все не так, как надо. И поэтому ты ощущаешь себя шлюхой или мошенницей, а то еще кем-нибудь похуже. Все это мамочкино воспитание. Я ревела два дня, когда впервые это сделала. Но потом все стало намного лучше. Правда, лучше. Все стало прекрасно. Постепенно ты начинаешь доверяться ему, ты понимаешь, что он не собирается тебя бросать, да и таблетки играют определенную роль… А затем все становится просто чудесно. Сладко, таинственно, нежно и… подобно взрыву. Ух! Я возбуждаюсь, стоит только заговорить об этом.
Я молчала. Тиш внимательно посмотрела на меня:
— Не делай этого больше без таблеток, Энди. Пусть Крис принесет тебе их завтра. Или Чарли купит. Но без таблеток сексом больше не занимайся. Не беспокойся по этому поводу. И с беременностью спешить тоже не следует.
— Не знаю, — произнесла я рассеянно, — все мне кажется таким практичным…
— Поверь, Энди, — уговаривала Тиш.
И я верила. Думаю, в тот момент Патриция Толливер Гриффин из Мейкона, штат Джорджия, была единственным существом на свете, которому я доверяла полностью. Тиш никогда не причиняла мне боли. От нее я получала только добро, любовь, от нее я набиралась здравого смысла.
С самой первой встречи, на ознакомительной беседе с первокурсниками, я полюбила Тиш и думаю — нет, знаю, — что и она полюбила меня. Но я так никогда и не поняла почему.
Я столкнулась с ней в коридоре. Мои глаза жег пот, выступивший от сентябрьской жары. Выглядевшая совершенно непримечательно, даже смешно — в мини-юбке, в которую было завернуто мое круглое, короткое, полногрудое тело, напоминавшее колбасный фарш, набитый в кишку, — страдая от застенчивости и неуклюжести и пытаясь скрыть это, я проговорила:
— Простите, я пытаюсь найти класс английского языка номер триста один.
— Он там, под знаком „Д", — улыбнулась высокая, угловатая девушка с лицом жеребенка, покрытым веснушками, глядя на меня из-под медной гривы волос. И добавила: — „Д" — значит „дерьмо".
Я вытаращила на нее глаза, а потом захохотала так, что чуть не намочила штаны. И она засмеялась великолепным, глубоким, богатым смехом, похожим на ржание, который эхом отзывается во мне даже теперь, во время самых счастливых снов. Перестав смеяться, мы в один миг сделались удивительным экземпляром самой нерасторжимой дружбы на свете. И отныне я превратилась для Тиш в маленький темный спутник. А она… Она просто давала мне силы. Силы жить.
Ее ни в малейшей степени не беспокоили ни мое происхождение, ни семья, ни финансовое положение. Равно как и моя одежда и цвет волос. Она брала меня с собой к родителям, сделав меня частью богатого, шумного, любвеобильного клана Гриффинов; она одалживала мне одежду, выпрямляла волосы, купила бледно-голубую помаду, устраивала мои свидания и открывала секреты своего сердца, щедрого, как солнце.
Теперь мне кажется, что мы просмеялись все четыре года. Тиш была прирожденным лидером, магнитом; каждый дом студенческого общежития хотел, чтобы она жила именно у них. И она согласилась жить в „Три Делт", но на том условии, что вместе с ней пригласят и меня. Ее мать оплатила мои вступительные и членские взносы и купила для меня строгую золотую булавку в форме трезубца — отличительный знак колледжа. В благодарность за это я натаскивала Тиш в течение четырех лет по английскому и истории. Она не была глупой или отстающей студенткой, просто у нее было множество общественных нагрузок и должностей, отнимающих время. Тиш легко давались математика и естественные науки, но она была самым нетерпеливым существом, какое я когда-либо знала, и не желала зубрить то, что не усваивалось само собой.
Я заставила свою подругу понять всю прелесть гуманитарных наук. Благодаря мне она стала членом общества „Фи Бета Каппа"[3] и была включена в почетный список декана. Благодаря ей в колледже я была счастливее, чем когда-либо в жизни. И встретилась с Крисом тоже, собственно говоря, из-за нее.
Поэтому я поверила ей относительно противозачаточных таблеток и сказала, что попрошу Криса принести их. Но получилось так, что мне не пришлось просить. Вечером он пришел с конвертом из оберточной бумаги, полным эновила. Вместо того чтобы пойти смотреть „451° по Фаренгейту", как планировалось, мы снова забрались в его кровать и занялись любовью.
Снова, снова и снова. Я напрягалась из последних сил; каждый раз, когда он входил в меня, отчаянно визжала, как кошка, впадая в уничтожающую красную тьму. Я еще продолжала содрогаться в оргазме, а он уже снова оказывался во мне, и я чувствовала, что красный прилив начинает подниматься в чреслах моих и мерный ритм прибоя увлекает в темное море страсти. В конце концов после третьего раза я сворачивалась в клубок на кровати, закрывала глаза и кричала:
— Все, Крис, перестань! Все-е-е!
— Господи, Энди! Я не могу остановиться!
— Нет, все! Не нужно больше! Ты сделал из меня подкладное судно! Хватит, Крис!
Он не спорил, а был ласков и говорил только:
— Будь по-твоему, девочка моя.
