Эрика Джонг - Страх полета
Но через некоторое время, спускаясь вниз по Мэдисон-авеню, я ликую. Никаких больше встреч в восемь часов! Никаких надежд на то, что может-быть-это-помогает при ежемесячном выписывании чека! И нет надобности больше выслушивать Коулнера, норовящего направить меня на путь истинный! Я свободна! И, думая о тех деньгах, которые не успела потратить, я нырнула в обувной магазин и немедленно выложила 40 долларов за пару белых туфель с золотыми цепочками. Они помогли мне не хуже, чем раньше 50 минут с Коулнером. Это было начало.
Я надела эти туфли во время полета в Вену и все смотрела на них, пока продолжалась посадка. Удержали ли мои шажки то правой, то левой самолет от крушения? Сколько я удерживала самолет от крушения, я не помнила. «Мама», прошептала я. Я всегда шептала «мама», когда была напугана. Забавно, что я никогда не звала мою мать «мама». Она назвала меня Изадора Зельда, но я предпочитала никогда не пользоваться вторым именем. (Я понимаю, что она предпочитала Олимпию после Греции и Жюстину после де Сада.) Я звала ее Джуд. Ее полное имя было Джудит. Никто, кроме младших сестер, не называл ее мамочкой.
Вена. Само имя созвучно вальсу. Но я никогда не осталась бы здесь. Этот город кажется мне мертвым. Забальзамированным.
Мы прибыли в 9 утра — как раз во время открытия аэропорта. Как говорится, WILLKOMMEN IN WIEN[5]. Мы протащили за собой чемоданы и ощутили дурман ночи, проведенной без сна.
Аэропорт смотрелся чахло и мрачно. Я подумала о том уровне беспорядка, грязи и хаоса, к которому привыкли нью-йоркцы. Возвращение в Европу было всегда каким-то потрясением. Улицы казались ненатурально чистыми. Парки казались ненатурально полны красивыми скамейками, фонтанами и розовыми кустами. Клумбы были поразительно опрятны. Даже телефоны-автоматы работали.
Служащий привычно взглянул на наш багаж, и меньше чем через 20 минут мы сели в автобус, который был заказан для нас Венской Академией психиатрии. Мы садились с наивной надеждой доехать до нашей гостиницы за несколько минут и улечься спать. Мы не предполагали, что автобус будет ползти по улицам Вены и остановится у семи отелей, прежде чем приедет в наш почти через три часа!
Приехать в отель вовремя, без того, чтобы ваш автомобиль поломался или автобус еле-еле тащился — еще одна моя постоянная несбыточная мечта. Так или иначе, но я была потрясена и зла, и все, казалось, раздражало меня в то утро.
Возвращение в Германию немного взволновало меня. Я жила в Гейдельберге дольше, чем в каком бы то ни было городе, кроме Нью-Йорка, словом, Германия (и Австрия) была для меня вторым домом. Я прилично говорила по-немецки, во всяком случае, приличнее, чем на каких-либо других иностранных языках, что изучались в школе — и я была близко знакома с пищей, винами, торговыми марками, расписанием работы магазинов, одеждой, поп-музыкой, со слэнгом, манерами… Все так, будто я провела детство в Германии, или так, как если бы мои родители были немцами. Но я родилась в 1942, и, если бы мои родители были немецкими — а не американскими — евреями, я бы родилась (и вероятно уже умерла бы) в сосредоточении лагерей, презирающих мои светлые волосы, голубые глаза и нос, как у польской крестьянки. Я никогда не забуду этого. Германия была как мачеха — чрезвычайно фамильярная и совершенно ни во что не ставящая. Скорее презирающая, чем фамильярная.
Я смотрела из окна автобуса на пожилых краснощеких дам в благопристойных бежевых туфлях и рябых тирольских шляпах. Я разглядывала их кривые ноги и рыхлые задницы. Смотрела на объявление, гласившее:
SEI GUT ZU DEINEN MAGEN (будет хорош для вашего желудка), и я ненавидела немцев за постоянную заботу о своих чертовых желудках, за их Gesundheit[6] — как если бы они изобрели здоровье, гигиену и ипохондрию. Я ненавидела их фашисткую одержимость иллюзией чистоты. Иллюзией, порождением мысли, потому что немцы в действительности не чистоплотны. Кисейные кружевные занавески, вывешенные на окна, домохозяйки, скребущие дорожки перед своими домами, лавочники, моющие окна, выходящие на улицу, тщательно создают видимость, пугающую иностранцев, видимость активной германской чистоплотности. Но зайдя в какой-нибудь немецкий туалет, ты найдешь, что он не похож на любой другой в мире. В нем есть привлекательная фарфоровая площадка для того, чтобы вы могли изучить водоворот дерьма, прежде чем оно исчезнет в водяной пучине. До того, как вы все это смоете, в туалете кончается вода. Как следствие этого, немецкие туалеты воняют просто ужасно (я это говорю как закаленный путешественник). Еще там грязный клочок полотенца, висящий под крошечным резервуаром с единственным холодным краном (так что выпустить каплю холодной воды на правую — или какую угодно — руку становится вашей основной целью).
Я довольно много размышляла о туалетах, когда жила в Европе (вот до чего меня довела чокнутая Германия!) Однажды я даже сделала попытку классифицировать народы на основе туалетов.
«История Мировых Туалетов», — оптимистически написала я вверху чистой страницы моей записной книжки — чем не эпическая поэма?
Британские:
Британская туалетная бумага. Стиль жизни. Облицованы. Отбросы поглощаются, уничтожаются. Часто — собственность государства. В последнем государстве всеобщего благосостояния даже туалетная бумага испечатана пропагандой.
Британский туалет как последнее убежище колониализма. Вода падает так высоко, как водопад Виктория, а вы представляетесь себе путешественником. На ваше лицо попадают брызги. Один короткий момент (когда вы спустили) — и Британия снова правит морями — волнами, по крайней мере.
Цепочка элегантна. Как шнурок для звонка в каком-нибудь величественном здании (открыто для посещения по воскресеньям, за плату).
Немецкие:
Немецкие туалеты бывают трех классов. В третьеклассных: грубая коричневая бумага. В первоклассных: белая. Называется Spezial Krepp[7] (не нуждается в переводе). Но он великолепен этой малюсенькой платформой, на которую падет дерьмо. Это предоставляет вам возможность, долго его рассматривая, выбирать политических кандидатов и думать о вещах, сказанных вашими аналитиками. Также это хорошо для алмазодобытчиков, изнуренных контрабандными драгоценностями, провозимыми в кишках. Немецкие туалеты — реальный ключ к ужасам Третьего Рейха. Люди, которые могут строить такие сортиры, способны на все.
Итальянские:
Иногда вы можете прочесть клочок «Корриере делла сера» перед тем, как подтереть задницу новостями, а дерьмо мгновенно исчезает, так что не успеешь даже подпрыгнуть и обежать вокруг, любуясь им. Результат итальянского мастерства. Немцы могут любоваться собственным дерьмом. Чтобы компенсировать это, итальянцы делают скульптуры и пишут картины.
