Добрыня - Чарли Ви
В воде.
Я спешиваюсь. Стараюсь сохранять спокойствие, от моей паники будет только хуже. Ложусь на живот и ползком протискиваюсь к полынье. Лунный свет отражается на ледяной поверхности воды, будто предостерегая меня оттого, что я собираюсь сделать. Я осторожно подбираюсь к полынье, и сердце замирает — пустота подо мной зовёт. Я не вижу Софы, но душа чувствует: она здесь. Холод проникает в меня, обжигая каждый нерв, но страх потерять её оказывается сильнее.
Забыв про всё, ныряю в ледяные воды. Темнота окружающего пространства сжимает меня в своих ледяных объятиях, и я едва различаю, что происходит вокруг. Глубина затягивает меня вниз, и, разводя руками, я ощущаю что-то мягкое — ткань. Я хватаюсь за неё, так же как цепляюсь за надежду.
Это она. Это Софа.
С усилием поднимаю её к поверхности. Мы выныриваем, словно два брошенных в бездну существа, и на мгновение меня охватывает облегчение. Но лёд, словно злая шутка, не отпускает нас. Я пытаюсь вытащить её, но ледяная преграда ломается под моими усилиями. Холод пронизывает меня до костей, тело сковывает немота, но я продолжаю пытаться. Я не сдамся. Я должен вылезти, должен спасти мою Софию.
Наконец, мне удаётся закинуть её на одну сторону. Сам забираюсь с другой стороны, чтобы распределить наш вес, подползаю к ней, тяну за ногу вслед за собой.
Я ползу к берегу, мокрая одежда обжигает холодом кожу, прилипает ко льду. Каждое движение даётся с огромным трудом, будто не только в лёд превращается, но и все суставы.
Сейчас я думаю об одном, надо как можно быстрее выбраться. Гоню дурные мысли, словно пытаюсь вернуть утерянный смысл жизни. Софа же безжизненна, и в сердце уже зреет страх, превратившийся в необъятную пропасть.
Я начинаю делать ей искусственное дыхание и массаж сердца, но воздуха не хватает. Озноб сжимает меня, но мысли о себе не имеют значения. Каждый удар сердца требует, чтобы она вернулась, чтобы её дыхание вновь наполнило этот мир.
— Пожалуйста, не забирай её у меня! — молю я в темноту, обращаясь к Богу, которому никогда не поклонялся. Бабушка верила, молилась иконам, а я никогда не молился. И даже не знаю, как это правильно делать. Поэтому без конца повторяю:
— Пожалуйста, не забирай её!
Слёзы катятся по щекам, замерзая на щеках, когда я осознаю: у меня больше нет Софы.
Боль разрывает грудь, холод сжимает сердце в ледяных тисках. Я остаюсь на коленях, потерянный в горькой реальности, и единственные звуки — это сжатый во рту всхлип и воющее эхо безнадёжности, внутри меня.
* * *
Все похороны я организую сам. Как отлучённая от семьи, Софа перестала существовать для них. Её отец даже не ответил на письмо, которое я прислал ему. Будто она действительно перестала для него существовать.
Может, надо было похоронить её по традициям цыган, но раз никто не отозвался из них, и раз они посчитали, что она даже после смерти недостойна прощения, я организовал православные похороны.
Из семьи был только Цыган. Он всегда был более свободен в отношениях, и отец уже смирился. Мужчинам многое прощается, в отличие от женщин.
Моя боль не сравнится ни с чем.
Я просто смотрю на гроб. Как замёрзшая земля со стуком падает вниз.
Терять любимых больно. Ещё больнее, когда понимаешь, что не сможешь извиниться.
— Данил, ты бы шёл домой, — говорит Цыган. — У тебя жар, ты горишь.
— Я дождусь до конца. Надо проследить, чтобы всё хорошо сделали. И крест поставили ровно, — отвечаю ровным голосом.
— Я прослежу. Это ведь и моя сестра. А тебе в больницу надо.
— Нет, — качаю головой. — Я с ней буду.
— Вслед за ней уйти хочешь?
Друг крепко сжимает моё плечо, заставляя посмотреть ему в лицо.
— Не думаю, что она хотела бы, чтобы ты от пневмонии умер. Не вини себя. Никто в этом не виноват. Быть с тобой, спать с тобой было её решением, так же как и выйти замуж. Вот только так не бывает, чтобы тебе всегда было хорошо. Приходится платить. Софа расплатилась сполна и за себя, и за тебя. Так не трави ещё и ты душу.
Я перевожу взгляд с лица Ратмира, снова на полузасыпанный гроб.
Внутри слабость, и горло першит. После того как я вытащил её из озера, у меня поднялась температура. Но мне было так всё равно. Я сидел у её гроба и просто смотрел на её бледную кожу, на собранные в красивой причёске волосы, будто она просто уснула.
С каждым днём чувствовал себя хуже, принимая это как данность, как наказание.
— Прости, Рат. Я не хотел, чтобы так получилось, — выдыхаю с болью и горечью те слова, которые я без конца твержу мысленно.
— Я знаю Дань. И думаю, она это тоже знает и уже простила. Теперь прости себя сам.
Конец
