Миллиардер Скрудж по соседству (ЛП) - Хейл Оливия

— Ой, спасибо.

— Это меньшее, что я могу сделать, — говорю я. — Ты, вероятно, спасла меня от дам из книжного клуба Мэйпл-Лейн, которые ломились в парадную дверь с вилами.

Холли улыбается, не сводя с меня глаз.

— Ты не производишь впечатления человека, который был бы против.

— Разве? Что ж, тогда, полагаю, я хотел твоей компании

Слова смелы. Они повисают в воздухе между нами, неожиданное предложение. Я не беру слова обратно. Это правда.

Она улыбается.

— Что ж, в таком случае, я так же хочу Пепси Макс.

— Сейчас закажу.

Двадцать минут спустя Деннис уходит, взяв приличные чаевые, а я возвращаюсь на кухню с белым пакетом, который пахнет как рай. Холли сидит на диване, скрестив ноги и с газетой в руках.

Поверх ее головы я вижу, какую страницу Холли читает. Черт.

— Еда здесь, — говорю я.

Она поворачивается и улыбка озаряет лицо.

— Chicago Tribune написали о тебе статью?

— Похоже на то, да.

— Как это к тебе попало?

— Прислал ассистент, — я раскладываю еду на столе. Статья, которую она читает, неплоха. Это было проверено и перепроверено дважды. Но странно видеть часть моей жизни в ее руках. Прошлое соприкасается с настоящим.

Кем я был и кем стал сталкиваются.

— Золотое дитя Фэрхилла, — говорит она. — Все так гордятся тобой, понимаешь? Но уверена, что ты это знаешь.

— Так не показалось, когда мне пришлось уйти, — бормочу я.

Холли оглядывается.

— О. Мне жаль.

Я качаю головой.

— Неважно. Пошли, еда остынет.

Она откладывает газету и присоединяется ко мне у кухонного стола. Рукава огромного свитера закрывают половину рук, и Холли приходится закатывать их перед едой.

— Как бы то ни было, — говорит она, — я никогда не хотела, чтобы ты и твоя семья уезжали. Я имею в виду, когда все произошло.

Я опускаю взгляд на порцию лапши.

— Да. Спасибо, Холли.

Минуту мы едим в тишине. Она нарушает молчание, стараясь, чтобы голос звучал бодро.

— Я читала, что ты продал половину компании. Как так вышло?

Об этом я знаю, как говорить. Объясняю IPO и внешние инвестиции, а также ощущение того, что нахожусь в ловушке, несмотря на то, что я единственный, кто отдает приказы.

— Выход из системы был моей жизнью более десяти лет. Я бросил колледж из-за этого, ты знаешь. Теперь хочу больше свободы. Более здорового отношения.

Холли подпирает голову рукой, голубые глаза задумчивы.

— Это имеет смысл.

— Правда?

Она кивает.

— В статье, которую я только что прочитала, ты сказал, что раньше работал по девяносто часов в неделю. Не думаю, что это полезно для здоровья.

Я пожимаю плечами.

— В то время это было необходимо.

— Сколько у тебя сейчас? Шестьдесят? — в ее глазах пляшут искорки, на губах играет улыбка. — Пятьдесят?

— Я настаиваю на пятидесяти. Это более разумное число, да.

— Ты действительно работал раньше? Пока был… эм.

Ее взгляд опускается на мою грудь.

Улыбка становится шире.

— Да. Я часто провожу совещания, сидя на велотренажере. Почему бы и нет?

— Ну, я часто пишу в пижаме. Почти так же впечатляюще.

Я представляю Холли с распущенными волосами и в милой пижамке, сидящую перед ноутбуком.

— Определенно.

— Значит, ты не любишь Рождество, — говорит она, глядя на почти пустую коробку. — Адам, тогда зачем ты купил этот дом? Знаешь же, каким становится город.

Я стону.

— Тактическая ошибка с моей стороны.

— Будет только хуже. Осталось две недели до Рождества.

— Я знаю.

— Рождественская ярмарка в самом разгаре. Они уже устраивают прогулки на лошадях и в экипажах, мы с мамой вчера ходили на церемонию зажжения рождественской елки, там..

— Знаю, — говорю я, перебив ее монолог. — Придется придумать, как этого избежать.

Улыбка Холли становится кривой.

— Это лучшее время года.

— Самое напряженное, хаотичное, коммерциализированное время года.

— О, Адам. Нет.

Я снова пожимаю плечами.

— Мне не жаль.

— Но это самое лучшее, уютное, трогательное время.

Ее глаза серьезные, дразнящие и теплые, когда встречаются с моими. Как будто она видит меня, словно не оценивает и не обдумывает слова тщательно.

В ее взгляде нет осторожного планирования.

— Тогда придется показать это, — слышу я собственный голос.

— Я могу, — говорит она.

— Вечер пятницы. У тебя есть планы?

Она качает головой.

— Неа.

— Тогда Рождественская ярмарка. Посмотрим, сможешь ли переубедить меня.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Холли

— Думаю, ты предотвратила третью мировую войну, милая, — мама выглядывает из окна кухни на дом Данбаров, красные рождественские занавески раздвинуты. — Вот уж не знаю, как ты заставила его согласиться.

— Не уверена, что кто-то может заставить Адама согласиться на то, чего он не хочет делать, — говорю я. — Но пришлось сказать, что это более легкий путь.

— Умный человек, — кричит папа из гостиной. Он закидывает ноги на кофейный столик, пока мама в другой комнате. — Никто не хочет оказаться не на той стороне Мэйпл-Лейн, леди!

— Мы не такие уж и плохие, — протестует мама.

— Это не так, — говорю я. — Но не могу сказать то же самое о некоторых других. Марта — та ещё акула.

Мама смеется и опускает занавеску на место.

— Да ладно.

— Я не шучу.

Она никак это не комментирует. Вместо этого осматривают меня, останавливаясь на губах. Темно-красная помада.

— Ты куда-то идешь?

— Просто прогуляться, — я прохожу мимо нее на кухню и тянусь за домашним имбирным печеньем. — Рождественская ярмарка, помнишь?

— Разве ты не ходила с Фэллон чуть раньше на этой неделе?

— Да, но иду с Адамом.

Мама издает протяжный звук «ох», и я качаю головой.

— Не надо.

— Так вот почему он согласился развесить рождественские гирлянды.

— Мама, — протестую я. — Он миллиардер, который по какой-то причине решил спрятаться в Фэрхилле на несколько месяцев. Никто не знает, почему Адам купил старый дом, но всем известно, что не собирается оставаться. Он больше не наш.

— Мы этого не знаем, — протестует она. — Может быть, он поселится здесь. Откроет старый магазин отца.

— Это буквально последнее, что он собирается сделать.

Мама пожимает плечами и расправляет оберточную бумагу на кухонном столе. Заворачивает рождественские подарки для моего новорожденного двоюродного брата.

— Наверное, ты права. Это определенно плохо закончилось.

— Мягко сказано, — бормочу я.

Рождественский магазин Данбара прогорел. От одного из крупнейших в штате, экспортирующего товары по всей стране, до генерального директора и владельца, обвиняемого в растрате и мошенничестве.

Отец Адама бежал из страны и, насколько известно, до сих пор не вернулся. Об этом говорил весь город. Кредиторы наложили арест на дом.

Изо дня в день Адам и его мать стояли на улице.

Мама напевает себе под нос «Белое Рождество», когда кладет коробку с Лего на оберточную бумагу.

— Кстати об этом. Мы помогли им?

— Хм?

— Адаму и его матери. После того как магазин «Данбар» рухнул.

Она точными движениями разрезает бумагу.

— Ну, у них была семья, с которой те могли остаться, милая. Адам сразу же вернулся в колледж, а Эвелин некоторое время жила с сестрой.

— Ты ее видела?

Мама поднимает глаза.

— Раз или два, но мы никогда не были друзьями, милая. Просто по-соседски общались. Она держалась особняком.

Я провожу рукой по шее.

— Но мы не… Не знаю. Протянули руку помощи? Я помню, что многие люди были очень злы на мистера Данбара.

— Ну, некоторые потеряли много денег. В основном он присваивал деньги у клиентов компании, но там были и обычные люди. Несколько подрядчиков, которые потеряли заработную плату за сезон.

— Точно. Я помню.

Она начинает заворачивать подарок.

— Но в этом, конечно, не было вины Адама или его матери. Должно быть, нелегко было жить с ним как с мужем или отцом.